Сильвио Пеллико - Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

— Не раз я спрашивал себя, почему это мы никогда не сталкивались с Эвазио Моном, — говаривал иногда Саррион своему сыну.

— Для того, чтобы столкнуться, нужно обоюдное желание, — подумав, отвечал Марко.

И это, быть может, было единственно правильным объяснением.

Саррион поднял глаза и с любезной улыбкой, но важно поклонился Эвазио. Оба сняли шляпы с какой-то преувеличенной любезностью.

— Вот не рассчитывал видеть вас в Сарагосе, — мягко сказал Мон.

Воспитание кладет на человека печать, неизгладимую на всю жизнь. Глядя на Эвазио, сразу можно было сказать, что он учился в семинарии, которой не забыл.

— Что это за дом? — спросил Саррион. — Я как раз шел туда.

Мон обернулся и легким жестом указал на эту груду камней и цемента.

— Самый обыкновенный дом, друг мой, такой же, как и другие дома.

— Кто здесь живет?

— Разная беднота. Как во всяком другом доме, народ, которому приходится помогать, но которого нельзя не презирать.

Он рассмеялся и пошел было вперед, направляясь, по-видимому, без всякой цели в сторону, противоположную от дома, который был, как и все другие.

— Презирать только потому, что он беден? — спросил Саррион, не обнаруживая ни малейшего желания следовать за Моном.

— Отчасти и потому, — согласился Мон, поднимая палец. — Ведь только дураки остаются бедняками в этом мире, друг мой.

— В таком случае, зачем же Господь Бог послал в мир столько дураков?

— Вероятно, потому, что мудрецов Ему не нужно.

Их разговор как-то вдруг оборвался. Несколько минут они стояли молча, поглядывая друг на друга.

— Если хотите, я скажу вам, зачем я иду в этот дом. Я ведь давно уже перестал интересоваться политикой нашей несчастной страны.

Мон сделал жест, как бы желая сказать, что Саррион поступил умно и что не стоит об этом и разговаривать.

— Вчера вечером на этой улице было совершено нападение на человека. То было делом обычных уличных головорезов, надо думать. Я все это видел с моего балкона. Вот с этого угла его видно.

Он повлек Мона на угол и показал ему на свой мрачный дворец, высившийся в конце улицы.

— Было темно, и я не мог рассмотреть всего, — продолжал он, невольно отвечая на вопрос, который волновал в это время его собеседника, мерившего глазами расстояние.

— Мне кажется, раненый был перенесен сюда. Я не успел ему на помощь. Прежде, чем я спустился, все исчезли.

— Это делает честь вашему доброму сердцу, что вы интересуетесь судьбой какого-то мазурика, к тому же, вероятно, и пьяного, ибо иначе он не рискнул бы бродить здесь в такой поздний час.

— О часе я не говорил.

— Я предполагаю, что это было поздно, — отвечал Мон с усмешкой. — Такие происшествия не бывают в раннее время. Впрочем, займемся лучше розыском вашего распутного proteg e.

И он быстро повернулся к дому и пошел вперед.

— Я имею основание думать, — продолжал Саррион, не спеша, двигаясь за ним, — что этот человек был мой старинный друг.

— В таком случае, Рамон, он должен быть и моим другом. Кто же это?

— Франциско де Модженте.

Мон остановился. На лице его появилось выражение самого искреннего удивления. А между тем его глаза под опущенными веками зорко смотрели по сторонам.

— Наш бедный, полоумный Франциско! — воскликнул он. — Вы имеете какие-нибудь известия от него?

Он задал этот вопрос равнодушным тоном, уже поднимаясь по лестнице.

Ответа не последовало: Саррион самым внимательным образом осматривал ступени лестницы.

— На ступенях капли крови, — сказал он. — Лужа крови на улице засыпана пылью. Засыпаны пятна и здесь. Но если пыль стряхнуть, их видно ясно.

Сняв перчатки, с которыми испанцы не расстаются, выходя из дому, Саррион обтер ими пыль.

— Да, вы правы, — согласился Мон, рассматривая пятна, — пойдем на разведку дальше. Я тут многих знаю, в этом доме. Тут все народ бедный. Из них я кое-кому помогаю как могу, когда приходится тяжело зимой.

Теперь он весь превратился в любопытство и старался всячески помочь своему другу. Он настаивал на том, что необходимо перерыть весь дом и опросить всех его обитателей.

Но все его поиски не привели ни к чему.

— Я, конечно, не называл фамилии этого человека, — начал он опять, когда оба они вышли на улицу. — Это не могло нам помочь. Боюсь, что вы сделались жертвой своей фантазии. Ведь Франциско теперь находится на Кубе, в Сант-Яго, и никогда не вернется сюда. Если б он был здесь, в Сарагосе, то уж сыну-то его это, конечно, было бы известно. Я видел третьего дня Леона де Модженте, и он ничего не говорил об отце. И незадолго до этого я говорил с Хуанитой. Мы как-нибудь расспросим Леона, но только не сегодня. Сегодня предполагается шествие паломников к раке Богородицы, и Леон, конечно, будет в нем участвовать. Он ведь наполовину монах, как вам известно.

Беседуя таким образом, они шли к улице св. Григория. В это время, как бы в доказательство того, как часто судьба выводит на чистую воду тех, кто думает ее обмануть, врата собора отворились, и из них вышел Леон де Модженте, щурясь от горячего солнца. Встреча была неминуема.

— Вот удача-то, — сказал Мон. — Это как раз Леон и есть.

Молодой человек уже заметил их и поспешил им навстречу. При солнечном свете он казался бледным и малокровным, как истый обитатель монастыря. Он смиренно поклонился Мону, но заговорил не с ним, а с графом Саррионом. Он, видимо, знал, что Мону неприятна эта встреча.

— Я не знал, что вы в Сарагосе, — проговорил он. — Случилась ужасная вещь. Убили моего отца. Два дня тому назад он тайно вернулся в Сарагосу. Здесь на него напали на улице и нанесли ему смертельную рану. Он умер, не приобщившись Св. Тайн.

— И умер в этом доме, — прибавил Саррион, указывая палкой на дом, из которого они только что вышли.

— Да-а, — несмело отвечал Леон, бросая быстрый взгляд на Мона. — Может быть, и тут. Не знаю. Он умер без покаяния. Вот что меня больше всего беспокоит.

— Да, конечно, — холодно бросил ему Саррион.

Эвазио Мон был великий путешественник. В восточных странах человек, совершивший путешествие в Мекку, имеет право присоединять к своему имени титул, который дает ему почетное место даже среди избранных.

Если бы этот обычай существовал в Испании, то Эвазио, без сомнения, получил бы тьму таких титулов. Он проделал почти каждое пилигримство, которое предписывала церковь. Много раз бывал он в Риме и мог рассказать, чем здешние раки святых отличаются одна от другой. Чудеса стали его специальностью.

Если женщине хотелось иметь сына, чтобы получить продолжателя рода, он мог посоветовать ей совершить мало кому известное паломничество в горы, которое редко не производило надлежащего действия.