Сильвио Пеллико - Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

— Поезжайте, — говорил он. — Съездите туда-то и помолитесь. Это самое лучшее. Воздух в горах восхитительный, а поездка развлекает ум.

И все действительно сбывалось. И, конечно, только профан читатель стал бы спрашивать, почему эти чудеса происходили всегда в окрестностях какого-нибудь популярного курорта.

Если кто-нибудь впадал в тоску, Эвазио Мон посылал его в длинное путешествие, куда-нибудь в веселый город, где люди, несмотря на свою набожность, могут находить развлечение по вечерам.

Все эти указания он давал не понаслышке. Он сам бывал во всех этих местах и сам, так сказать, испробовал их, и это заметным образом отозвалось на его здоровье, которым он наслаждался. В путешествиях этих он, видимо, не испытывал особых лишений, ибо на его белом лбу не было заметно ни одной морщинки.

Он, вероятно, видел на своем веку немало городов, но города приблизительно везде одни и те же. С многими, вероятно, сталкивала его судьба, но эти многие, потеревшись об него, как песчаник об алмаз, не оставили на нем никакого следа. Он был чужд всему тому, что ему приходилось видеть, ибо смотрел не на людей и города, а сквозь них, на что-то такое, что было в самой сердцевине их и на что всегда были устремлены его глаза.

Проживая в городе, в котором находилась такая святыня, как Богородица Соборная, явившаяся в видении св. Иакову, когда он путешествовал по Испании, Мон, естественно, интересовался пилигримами, которые стекались в сарагоский собор со всего света и которых во всякое время можно было видеть в соборе на коленях, озаряемых тусклым светом свеч на алтарной решетке.

Квартира Мона, жившего в высоком доме рядом с «Королевской гостиницей» на Paseo del Ebro, служила приютом для тех пилигримов, которые были покультурнее и приезжали издалека, откуда-нибудь из-под Варшавы.

У Эвазио Мона было немало друзей и среди простого народа, ютившегося где-нибудь в «Королевской гостинице», этой типичной испанской гостинице, или на постоялом дворе, где путешественник должен был считать себя счастливым, если все комнаты были уже заняты. Ибо тогда он мог, не нанося никому оскорбления, лечь спать где-нибудь на сеновале. Отсюда он будет слышать вечный звон колоколов и постоянные покрикивания на упрямых мулов. Отсюда ему будет видно, как сюда приезжают и уезжают какие-то люди, весьма дикого вида, видимо, из медвежьих углов Арагонии и даже Пиренеев. В любое время суток во двор въезжают огромные двухколесные телеги, влекомые четырьмя, шестью или даже восемью мулами и везущие плоды краев, более богатых растительностью, чем эта арагонская пустыня. Некоторые из них прибывают из других оазисов среди этой соленой и каменистой пустыни, которую когда-то покрывало внутреннее море; другие тащатся с севера, где высится Сиерра де Гуара, сливающаяся с гигантскими Пиренеями.

Многие из этих спутников направлялись прямо к дверям дома, где вел свою спокойную жизнь Эвазио Мон, и передавали ему какое-нибудь письмо или приносили ему вести на словах, стараясь не забыть их во время своего длинного пути по пыльной дороге. Словом, Мон, не будучи сам священником, был, кажется, известен любому из них. Письма и вести были обыкновенно от какого-нибудь священника из дальнего городка и гласили о том, что работа подвигается успешно и не следует терять надежду.

Иногда к нему заходили и духовные лица, сидевшие обыкновенно под навесом большой телеги или ехавшие на мулах. Обычно они появлялись в феврале, в годовщину чудесного видения, когда резное изображение Богоматери, водруженное в соборе, считалось более доступным для молитв, чем в другое время. Покончив с богомольем, они совершенно уверенно направлялись к дому, стоявшему около собора. Они знали, что тут им будут очень рады и их пригласят на завтрак или обед, на которых будет подано все, что только есть лучшего в городе. Это привлекало богомольцев тем более, что можно было повеселить свое сердце даже и в посту, не нарушая буквы церковных правил.

Мон так устроил свою жизнь, что во время сильной летней и осенней жары его в Сарагосе никогда не было — мудрая предосторожность, которая вознаграждалась его присутствием на других больших праздниках. Не трудно было заметить, что чудеса и другие события, привлекавшие богомольцев, случались обыкновенно как раз в такое время, которое было наиболее удобно для местных жителей. Таким образом, по традиции, шедшей из средних веков, для Сарагосы был отведен февраль, когда пребывание в городе было не лишено приятности, а, например, для Монсеррата — сентябрь, когда с гор дул приятный прохладный ветерок.

Эвазио Мон принадлежал, впрочем, к числу тех, которые считали более благоразумным избегать больших празднеств в Монсеррате и ездить туда на богомолье пораньше летом, когда богомольцев было немного и состав их был изыскан. В сентябре в здешний монастырь набиралось тысяч двадцать беднейшего в крае люда, превращая горы в местность для пикника, а само церковное торжество в ярмарку.

Мон никогда не знал, когда он тронется в это путешествие, и всегда делал свои приготовления к отъезду заранее, и его внезапный отъезд с ранним поездом через день после того, как он встретился со своим старым другом графом де Саррионом, изумил всех.

Он сошел с поезда в Лериде, пешком дошел от станции до города, но в гостиницу не пошел. Здесь у него был друг, дом которого всегда был открыт для него, и который жил недалеко от церкви в узкой, длинной улице, извивающейся почти через всю Лериду. В Наварре и Арагонии железнодорожное дело поставлено не так, как в иных странах. Здесь в сутки проходит обыкновенно один пассажирский поезд, и только между большими городами за последнее время число это удвоилось.

Был полдень, час сиесты, когда Эвазио Мон шел по узкой улице этого старинного городка.

Хотя солнце уже жгло порядочно и природа изнывала под его лучами, на улицах царило необычайное оживление: в тени сводов на углу рыночной площади, на мосту и на берегах реки, где невысокая стена была окончательно сравнена с землею, благодаря постоянному сидению на ней городской бедноты, — всюду небольшими группами стояли люди и о чем-то тихо говорили между собой. Не будет слишком смело, если сказать, что единственное спокойное лицо в городке было лицо Эвазио Мона, который продолжал двигаться вперед с той сосредоточенной улыбкой, которую английские диссиденты напускают на себя, чтобы намекнуть на свои христианские добродетели.

Обыватели Лериды — люди более земледельческие, чем их соседи-наваррцы, были, очевидно, чем-то встревожены. Время, в самом деле, было неспокойное. И такое состояние длилось в Испании уже более ста лет. Фердинанд VII, игрушка великого Наполеона, кумир всей Испании и один из самых мирных пройдох, которым Господь Бог когда-либо позволял сидеть на троне, оставил своей стране в наследство борьбу, которая начала уже приносить обильные плоды.