Сильвио Пеллико - Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Она бросилась в дом, и как раз в эту минуту одинокий герцог вступал на то место, где она была полчаса тому назад. Альфред был совершенно один. С ним не было ни лакея, ни рулевого, ни Ласфельда. Сегодня была одна из тех ясных ночей, когда фигура одинокого, беспокойного, чем-то терзаемого и гонимого герцога виднелась то на озере, то в замке Турм, то на острове. Такие ночи повторялись все чаще и чаще с тех пор, как он в полном одиночестве поселился в замке Турм и в гневе повернулся спиной к Кронбургу. Он сам не знал, что с ним делается.

Всякий раз, как заходило солнце и спускалась ночь, ему казалось, что ему нужно бороться за жизнь и свет, которые собираются покинуть его. А когда победоносное солнце снова поднималось над глубинами пропастей, он чувствовал себя усталым, измученным от этих ночных странствований. Тяжелый сон спускался на его веки, и жизнь, и солнечный свет исчезали.

Ужасна была его доля! Напрасно боролся он с нею. Хуже всего были эти летние ночи. В дождливые пасмурные дни его не так охватывало это боязливое чувство, этот необъяснимый страх перед чем-то неизвестным, чему никто не смел дать названия и что он сам с ужасом называл правильным названием лишь в часы душевного спокойствия.

Словно блуждающий огонек, носился по широкому озеру белый свет «Лебедя» в такие беспокойные ночи. Он то появлялся около Турма, чтобы сейчас же снова скрыться, то вспыхивал на юге, то около берегов острова, где исчезал окончательно в те минуты, когда герцог не мог выносить даже его сияния и хотел видеть лишь холодный свет луны.

Сегодня в эту лунную ночь он вступил на дорожку, которая вела от пристани вглубь острова, к домику, почти разбитый от усталости и печали. Около скамейки, на которой он еще недавно сидел с Матильдой, он бросился на траву, закутал свое дрожащее тело в голубой бархатный плащ и закрыл лицо руками. Он тихо рыдал. О чем? Едва ли он сам мог бы отдать в этом отчет. Над ним были вечные звезды, у его ног и вокруг него бесчисленные светлячки нежной летней ночи. Он лежал в море роз, которые он так любил. Их одуряющий аромат почти отнимал у него возможность думать, даже дышать.

Что творилось с ним?

Он не мог и не хотел видеть людей! Ему казалось, что его лакеи, его друг Ласфельд — все бросают на него взоры, горящие любопытством. Голос людей раздражал его. Их грубый разговор был ему несносен, их официальное почтение и титулы, которыми они величали его, были ему противны. Ведь он, герцог, чувствовал, что, быть может, он самый несчастный из людей! Он воображал, что в такие минуты он может любить только своих павлинов, этих красивых птиц, важно расхаживающих между кустами роз, лебедей, неслышно плавающих по волнам, белых голубей, которые, не зная устали, летали за своими предводителями, подобно его прекрасным мечтам. Только с их присутствием мирился Альфред, но не с людьми любопытными, допытывающимися, расспрашивающими! Что им надо от него?

В эти последние дни он пережил ужасную борьбу. Целыми днями он неподвижно лежал на своем голубом ложе в замке Турм, мучимый странными болями в затылке. А по ночам «Лебедь» со своими белыми огнями носил его в полном одиночестве по волнам озера, появляясь то вблизи гор, то около острова, то высаживая его в парке замка Турм.

Ах, он знал это, Адельгейда! Он хотел этого! Одно слово из его уст и, может быть, всему этому был бы конец! Он избавился бы от этих страшных пыток, от этих ужасных лунных ночей какого-то половинчатого существования, наступающего умирания, если бы Адельгейда покоилась в его объятиях.

Но тут вдруг им овладевал ужас, как тогда, в музыкальном салоне рядом с зимним садом, возле великолепной герцогской постели. Неужели и Адельгейда была только женщиной?

Матильда была для него покоем, Адельгейда — мукой.

И все-таки! Матильда могла его утешить, но не исцелить! Она любила кронпринца! Но дело не в принце, он сам герцог, и мог бы бороться за нее, но…

Он не хотел ее. Она не была для него женщиной, к которой его тянуло бы, относительно которой он был бы уверен, что для него не может быть лучшего выбора. Она не будила в нем эти несбыточные желания, не вызывала слез юноши и томления. С Монтебелло ему пришлось бороться и выдержать в глубине души жестокую борьбу, но с Матильдой — ничего подобного! Он хотел владеть Адельгейдой и не мог!

Альфред вскочил с места. Он бросился в тихую комнатку своего домика на острове. Она была освещена. Садовник, завидев с острова приближающийся «Лебедь», заранее зажег огонь.

В эту ночь он прежде всего вынул золотой ключик из кармана и отпер ящик письменного стола. Он так хотел найти здесь посылки Матильды, но каждый раз испытывал горькое разочарование: ящик был пуст!

Теперь он не верил своим глазам!

В ящике виднелось светло-голубое письмецо, запечатанное голубой печатью с изображением лебедя.

Дрожащими руками раскрыл он письмо и долго-долго перечитывал его.

«Голубка орлу.

Ты потеряешь Адельгейду, если будешь медлить. Разве ты забыл меня и мою просьбу?»

Он вдруг опомнился.

— Я хочу, хочу! — закричал он с острой болью.

И необычайным напряжением всех сил он принудил себя исполнить обещание, которое он давно откладывал, написать кронпринцу.

В час, когда в Лаубельфингене подавали обед, явился по поручению герцога его адъютант Ласфельд и объявил, что его высочество пожалует к обеду. Князь Филипп, снова утративший все свои мечты и надежды и смотревший на примирение, состоявшееся несколько недель тому назад, как на один из капризов племянника, старался не обнаруживать перед дочерьми особой радости. Были приняты спешные меры к приему высокого гостя, от милости которого зависело благоденствие обитателей Лаубельфингена.

Прежде, чем прибыл сам Альфред, в Лаубельфинген привезли с острова целый транспорт цветов. Доставить их было поручено двум лакеям. Вместе с ними прибыл курьер в бело-голубом лейб-гвардейском мундире, который доставил письмо от герцога. Оно было написано Альфредом собственноручно, запечатано герцогской короной и было адресовано принцессе Адельгейде.

Дрожащими руками распечатала Адельгейда это письмо. Она предчувствовала, что в нем заключена судьба ее жизни, что в нем содержатся радость и горе ее дальнейшего существования.

Она прочла:

«Ваше высочество! Брильянты государственной сокровищницы нашего герцогства не дают покоя одному беспокойному человеку. В глубине цветов скрыт мой герцогский подарок. Ласфельд передаст, что сегодня я буду к обеду. «Лебедь» носится вдоль берега у Лаубельфингена. Бело-голубой флаг, выкинутый на пристани, будет указывать, должен ли он приставать, или нет.

Альфред».

Принцесса была одна в своих комнатах в тот момент, когда курьер вручил ей письмо Альфреда, а оба лакея поставили перед нею гигантский букет из роз с острова.