Станислав Дыгат - Путешествие

Что это, грубейшая ошибка господа бога, природы или еще кого–то, чьи ошибки так часто мы наблюдаем кругом? Какая халатность, шутка творчества, бесплановость!

Мне кажется, что во всем этом есть свой глубокий смысл, что, вопреки видимости, все это совершенно логично и по плану.

Мы вместе, Янек, если можно так выразиться, составляем своего рода человеческое единство. Если можно назвать тебя гением, как называет тебя весь мир, то на самом деле большая часть заслуги в этой гениальности принадлежит мне. Я часто размышлял (и теперь

и тогда), в чем, собственно, я хуже тебя? Уж никак (прости) не в плане интеллектуальности, впечатлительности или способности к глубоким, самым глубоким, самым живым переживаниям. Мало того, у меня мог бы быть даже значительный перевес, если говорить о чисто человеческих качествах.

А знаешь почему?

Потому что всем тем, что в интеллектуальном плане для гения является излишним (чрезмерная впечатлительность и глубина переживаний, мешающие ему), всем тем, что нарушило бы обязательное для гения ощущение соответствия формы и содержания, — всем этим, на мое несчастье, был наделен я. В утробе матери (ведь это в переносном смысле!) администраторы, занимающиеся наивысшими и наисущественнейшими проблемами, совершили беспощадную операцию, привив мне избыток впечатлительности, интеллектуальности и глубины переживаний, вредный для твоей незаурядной личности.

Вот оно как, мой дорогой. Ты получил динамичную, содержательную и фундаментальную, космическую, биологическую, с математически выверенными пропорциями интеллектуальность, впечатлительность и глубину, я же получил только бесполезные обрезки их излишков, субстанции, желеобразные и аморфные, не приспособленные практически ни к чему, а вместе с тем со всеми признаками конкретно оформившейся и активной организации.

Вот история нашего неразрывного сродства, вот причины, дающие мне право говорить о том, что в формировании твоей гениальности есть и моя заслуга.

Я тебя, Янек, всегда прекрасно понимал, хотя твое поведение могло показаться чудачеством и экстравагантностью. Как я мог тебя не понять, если я наделен не меньшей интеллектуальностью, впечатлительностью и глубиной переживаний, только находятся они у меня в состоянии весьма печального бессилия.

Мы, бесконечное в этом мире множество братьев, наделенных излишками интеллектуальности, впечатлительности и глубины переживаний, оставшихся от вас, немногочисленной кучки Творцов, для того только и существуем (несчастные), чтобы вас понимать.

И вот именно потому, что я так хорошо тебя понимал, мой дорогой, тяжесть свалилась у меня с сердца, когда я узнал, что ты уезжаешь, что освобождаешься наконец от всего того, что так или иначе должно было тебе мешать и связывать тебя.

Вот основная разница между нами.

Ты просто уехал, ибо так складывались твои дела. Я же свой отъезд хочу обосновать пониманием глубоких и важных дел, уяснением психологической истины, существующей, быть может, каким–то образом объективно, но играющей важную роль исключительно для меня — наблюдателя, а не для тебя — человека действия.

Мы оба с малых лет осуждали окружающую нас действительность. Я из своего осуждения сделал фетиш. Оригинальничал, становился в позу, пробавлялся самыми разнообразными, иногда шутовскими формами протеста.

Ты же, осуждая действительность, просто ее игнорировал. Она была для тебя неинтересной и несущественной.

Ту действительность, в которой ты помимо своей воли родился, ты никогда не считал своей, ты был в ней временным жильцом и воспользовался первой же оказией, чтобы переселиться.

Сделал ты это с толком, спокойно…

А впрочем, черт тебя знает.

Во всяком случае, если у меня спала с сердца тяжесть, то я был прав, ох, тысячу раз прав.

Удивительная вещь. Ты не принимал ни малейшего участия в жизни нашего дома, нашей семьи. Со мной никаких отношений не поддерживал, с родителями — самые поверхностные, обыденные, только такие, каких требовала повседневная необходимость.

А ведь после твоего отъезда мы все трое ощутили огромную пустоту. Ты начал заполнять углы нашего дома, все было заполнено тобой, ты общался с нами нежно и сердечно, на что не был способен раньше, живя с нами под одной крышей.

Мы стали очень часто говорить о тебе, хотя раньше не говорили о тебе вообще. Раньше мы как бы боязливо обходили эту тему и избегали произносить вслух твое имя.

Теперь в этом отношении стало как–то свободнее. Из разговоров начал вырисовываться твой облик, совершенно мифический, у которого не было никаких черт твоего характера, а все больше такие, которые очень хотели бы видеть в тебе наши бедные родители. И все–таки это был ты. Как это получилось — не знаю.

Мой дорогой! Если когда–нибудь у тебя дрогнуло сердце от тревоги и угрызений совести, что ты своим отъездом причинил родителям огорчение, а из одного отрывка твоего произведения, с которым я имел счастье познакомиться, я понял, что какие–то мысли на этот счет тебя тревожат, то я должен тебя успокоить.

Ты оказал им своим внезапным отъездом услугу, о которой даже не подозреваешь.

Ведь, как ты помнишь, дом наш постепенно, вернее, с постепенным ускорением приходил в упадок. Не знаю, потому ли наши родители утратили всякую жизнеспособность, всякие житейские устремления и интересы, а может быть, именно потому, что они их утратили, дом приходил в упадок. Подробный анализ этого явления привел бы к еще более запутанным и сложным выводам. Во всяком случае, родители, все более и более разочарованные, огорченные, обессиленные, погружались в какое–то всепоглощающее равнодушие и безразличие, грозящее перейти в полную апатию.

Поверишь ли, твой отъезд возвратил им на какое–то время желание жить, оживил их, разбудил в них стремления и надежды. Я думаю, их добила беспросветность серенького существования, которая их засосала, несоответствие между этим существованием и былыми стремлениями. И вот внезапно что–то случилось, что–то произошло, что–то, вокруг чего можно было сосредоточить свои ощущения, что–то, что будило печаль, тоску и беспокойство. Самые различные живые человеческие чувства. Что–то, вокруг чего могла вращаться жизнь, что вносило в жизнь напряженность и смысл… Нет сомнения, что родители очень любили нас обоих. Разумеется, каждого по–разному. Но, что самое смешное, беспокоились и тревожились они о тебе, а не обо мне. Я доставлял им обыкновенные хлопоты, которые обычно доставляют дети своим родителям. Ты не доставлял им абсолютно никаких хлопот. Это противоречило общепринятым понятиям и обычаям, должно было раздражать и вызывать опасения. Это так. Посредственность не раздражает, не вызывает опасений. Я ручаюсь, что если бы провести опрос среди родителей всего мира, хотят ли они, чтобы их ребенок был гением, большая часть ответила бы отрицательно. Не знаю, отдавали ли себе родители отчет в том, что ты человек гениальный. Скорее наоборот, они были глубоко опечалены и очень досадовали, что чуть ли не от рождения не было в тебе ничего из тех милых, простых, определенных черт, которыми ребенок украшает и наполняет жизнь родителей.