Владимир Лорченков - Табор уходит

 Перекличку начинай! — рявкает охранник за спиной и Плешка вздрагивает.

Зеки начинают перекличку, называют свои номера, имена и статьи обвинения. Стараются. Будут говорить тихо, Плешка им велит всю молдавскую литературу до утра читать… Пока еще зеки покорны. Но народ волнуется, и это чувствуется и в лагере. А ведь они здесь отпетые — пробы ставить негде, подумал мрачно Плешка, пытливо заглядывая в лица зеков. Тупая, понурая скотина. Овцы.

И как среди них мог объявиться человек, объявивший себя пророком, который спасет Молдавию, Плешка ума приложить не мог.

А, между тем, объявился, это совершенно точно докладывали шпионы. Ну, или разведка, как Плешка любил звать своего штатного стукача и бывшего президента Союза журналистов Молдавии Василия Сахарняну. А разведка никогда не ошибалась и не врала. Стукач и бывший президент Сахарняну любил свое дело. Самозабвенно, до безумия, удовлетворял он свое профессиональное любопытство в разговорах с заключенными — и подслушивая разговоры других, — позже расписывая все это в огромных (бывало и по сто страниц) отчетах. Сахарняну любил называть это «журналистским расследованием».

Последнее такое расследование и сообщало, что в лагере появился человек, утверждающий, что является пророком и выдвигает вредоносные идеи относительно того де, что молдаване — новый народ Израилев и им всем народом пора предпринять некий Исход… Стукач докладывал, что пока не выяснил, куда именно собрался осуществлять исход лже–пророк, но обещал это выяснить за дополнительные две пачки сигарет. Ситуация усугублялась тем, что, как предполагал Плешка, этот самый лже–пророк и был связан с той самой сектой, уже пустившей свои корни в Кишиневе… Гнездо секты, и где?! В лагере Касауцы, под носом у старого служивого Плешки. Это грозило неприятностями по службе.

Плешка скривился и стал хлестать сапог стремительнее. Лица заключенных напряглись.

 Как же, Исход вам, суки, — подумал заместитель коменданта, — а нас кормить кто тогда будет?

Итак, решал Плешка, слушая перекличку, слухи о бедственном положении в Кишиневе возбуждают недовольство в лагере, а недовольство и объявившийся в лагере пророк, в свою очередь, возбуждают волнения в городе. До которого, между прочим, всего сто километров. Получается, по соседству. Пусть и в условиях, когда в стране перестали ходить поезда, а транспорт передвигается исключительно служебный, — то начальство на рыбалку бронированный «джип» отправит, то грузовик повезет солдат на усмирение очередного отколовшегося района… Бензин нынче — редкость. Велосипед — на вес золота. Дошло до того, что Плешка всерьез рассматривал перспективу обзавестись упряжкой ездовых собак, когда наступит зима. Для этих целей офицер намеревался использовать или лагерных овчарок, или отловить парочку расплодившихся бродячих псов, составлявших конкуренцию бандам беспризорников. Пора, наконец, побывать в Кишиневе, подумал мечтательно Плешка, давно не гостивший в столице. В городе, говорят, еще сохранились очаги культуры. Национальная библиотека, например…

Вспоминая, какие девочки танцевали там вокруг шеста в открытом в бывшем читальном зале стриптиз–клубе «Европа и бык», Плешка вздохнул. Постарался встать так, чтобы зэки не заметили эрекцию. Неудобно все же… И пусть шеста в библиотеке не было, а была вместо него совковая еще колонна с лепниной, а девчонки мерзли, потому что в библиотеке давно уже не топили, а книги все давно уже сожгли… Плешка все равно вспоминал тот вечер с теплотой и доброй улыбкой. Да, хорошо было в Кишиневе в те времена, когда оставались запасы от Советов… А о чем сейчас власть думает — задаваясь этим вопросом, Плешка лишь пожимал плечами. Хотя старался хранить свои дерзкие мысли там, где и положено — под фуражкой с высокой тульей. А вовсе не в заднице, где Плешка мрачно советовал хранить свои мысли и просьбы заключенным, когда те осмеливаются делать замечания насчет питания, 17-часового рабочего дня и паразитов. На все у Плешки есть готовый ответ.

 Паразиты это люди, которые бросили вызов государственности своей солнечной республики, ели хлеб этой земли и пили ее вино, не храня в сердце никакой благодарности за это, — начинал он с конца.

 Молдаване народ трудолюбивый, так что 17 часов это просто подарок администрации, — отметал он вторую жалобу.

 Наконец, много жрут только скоты, а люди культурно и немного кушают, — разбирался заместитель коменданта.

К тому же, с мрачным юмором подумал Плешка, если голову, в которой хранятся мысли, засунуть туда, где он советует хранить их заключенным, никакого диссонанса не возникнет.

 Диссонанс, — прошептал с уважением к себе Плешка, — диссонанс…

Правда, в таком случае возникало небольшое осложнение. Вместе с головой в задницу попадал и герб страны, что уже подпадало под оскорбление государства, наказывавшееся в Молдавии пожизненным заключением в Касауцах… Тьфу черт! До чего только с утра после веселой вечеринки в женской части лагеря не додумаешься!

Плешка постоял еще немного, пытаясь вспомнить хотя бы основы теоремы Пифагора, которая не давалась заместителю коменданта еще со школы, и эрекция потихонечку спала. Зеки терпеливо ждали. Плешка любил подумать, и развод мог длиться четыре часа кряду. Упавших в обморок лишали ужина, так что впечатлительных в отрядах не было.

Сжав с легкого похмелья зубы, Плешка велел продолжить остановившуюся перекличку. Следующим был упрямый мятежник–доходяга, который, судя по его виду, через день–два должен был сдохнуть. Тускло глядя на шероховатый известняк, усеянный останками ракушек, покрывавших миллионы лет назад молдавское море, доходяга сказал:

 Заключенный номер 2012, статья 52.3, государственный мятеж в провинции…

 Серафим Ботезату, — огласил он далее имя и фамилию.

Заместитель коменданта глянул на доходягу с удивлением. По донесению стукача, именно этот самый Ботезату и был лже–пророк. Плешка снял фуражку и вытер пот на лысеющей макушке.

 Дальше, — сказал он, не добавив против обыкновения «животное».

За полдень, подумал он, и из–за яркого света увидел фигуры заключенных словно бы черными. И лишь лицо Серафима Ботезату, почему–то белое — из–за известняковой пыли, как позже подумал майор, — различил он в безмолвной шеренге. Потом увидел еще кое–что, в чем не пожелал признаться самому себе. Но все равно признался ночью, когда снова выпил лишнего и лежал без сна.

Офицеру почудилось, что в лице Ботезату ему улыбнулось само Солнце.

Скучая, Майор Плешка, ужасно нервничавший, когда «майор» перед его фамилией писали с маленькой буквы, потому что это было имя, — эксцентричный и честолюбивый папа постарался, — слушал, как проходит перекличка.