Александр Мясников - Земляничная поляна

— В огороде бузина, в Киеве дядька, — слышу я бормотание Витьки.

Проша начинает озираться и ворчать: он явно не понимает, что происходит. Я присаживаюсь рядом с ним и обнимаю его за шею. Пес успокаивается.

— Не обращай внимания, — тихо бросает то ли мне, то ли Проте Витька, подкармливая ненасытную утробу костра. — Здесь принято собирать клубнику самим, но не у себя в огороде.

«Поэтому ты всегда отказываешься от клубники, — хочу спросить я Витьку, — а не потому, что у тебя аллергия?» Но не успеваю. Виталик подхватывает Витькинп слова:

— Не у себя в огороде! — заходится он от смеха. —

Не у себя!

Его поддерживают разнокалиберными смешками все пришедшие па зов. Они напоминают мне нестройный хор самодеятельности, в котором каждый хочет быть солистом, но никто не хочет выделяться. Они выдавливали из себя смех и давились им. Тыкали пальцами и взглядами в корчившегося Алика и рассыпанную клубнику. В ту самую вкусную, ароматную, налитую дурманящим сладким соком.

Огонь отсвечивает на опрокинутой, сально блестящей тушке банки десятками себе подобных, но уменьшенных, перемигивающихся огоньков. Пламя наполняет гладкое брюхо бая: —;;; лилово–красным мерцающим светом…

Я ухожу оглушенный Ольгппым смехом.

Когда после прогулки с Прошей на реку возвращаюсь на Поляну, то замечаю, что ягод нет. Кровяные ягодные сгустки исчезли. От них остался еще не успевший смешаться с жестким дымом слабый запах приторной свежести. И осталось пульсирующее, извивающееся, скользкое, впивающееся в голову гриппозной болью слово «клубника».

Вместе с мячом над Поляной летают, мечутся, шарахаясь от ударов, возгласы и выкрики.

Мне очень не хочется возвращаться на Поляну, но опять–таки Проша: это он тянет меня сюда. Я решаю не сопротивляться. Может быть, и зря, но оказывается — это удивительно хорошо, когда кто–то решает за тебя. Его можно во всем винить, на него сваливать— ведь пошел на поводу. Пока же я иду на поводке… У костра, как заклинатель огня, Витька.

— Садись, — кивает он мне, и я соглашаюсь, хотя поводок уже отпущен.

— Может быть, принести дров? — спрашиваю я, но Витька словно и не слышит моего, в общем–то, никчемного вопроса — рядом с костром возвышается объемистая кучка дров. Из них при желании можно сложить миниатюрную поленницу.

— Сколько ни смотрю на огонь, не пойму, живой он или нет?

— От него тепло, как от живого, — говорю я и прижимаю к себе теплую Прошину голову.

— И пищу потребляет — дрова ест. А вот потрогать его нельзя. Удивительно, — нараспев произносит Витька последнее слово.

Я отпускаю голову Проши, и он кладет ее мне на колени сам.

— Ты не обижайся на них, — кивает Витька в сторону играющих.

— Стараюсь.

— Все пройдет. Пройдет, и будет казаться, что этого не было или было, но не с тобой.

— Это, наверное, только кажется…

— У огня и у времени много общего, — произносит Витька мудреную фразу, и я пытаюсь в ней разобраться, а Витька уже рассказывает историю с исчезновением отца и заменой его какими–то приходящими в дом дядьками.

«От огня остается зола, ее можно потрогать, — рассуждаю я, — обугленные деревяшки. Это будет в будущем от настоящего. Это будет настоящее, оставшееся от прошлого. Будет и уже прошлое, которое нельзя исправить…»

Кто–то больно дергает меня за плечо. Оборачиваюсь и вижу расплывшуюся от счастья физиономию Виталика.

— Идем играть! — ои опять дергает меня за плечо. Проша удивленно вскидывает голову, и Виталик подмигивает ему.

— Нет, мне не. хочется, — неуверенно отнекиваюсь я.

— Обиделся, что ли? — удивляется Виталик и, обернувшись к играющим, кричит: — Алька! Алька! Он не хочет! Он обиделся.

— Что ты врешь! — вспыхиваю я. — Кто тебе сказал такое?

— Проша нашептал, — говорит Виталик и вдруг заходится безудержным смехом.

Я вижу, как ко мне приближается Алик. Он улыбается, а мне кажется, что это он, а не Виталик захлебывается в смехе.

— Давай пять, — протягивает мне руку Алик.

Я молча отвечаю ему тем же жестом. Алик сжимает мне руку и резко дергает. Я встаю с земли.

— Мир? — хлопает по плечу свободной рукой.

— Нам не нужна война, — гогочет Виталик.

— Да я не обиделся, — бодрюсь я.

— Вот и хорошо, а то, — начинает он что–то объяснять, но в это время раздается обиженный окрик Ольги:

— Алик, ну что же ты там? Мы ждем тебя.

— Ну ладно, — встряхивает он последний раз мою руку. — Идем. — Он наклоняется и треплет Прошу. — Идем! — подмигивает он мне и добавляет: — Клубничник.

— Вот видишь, — улыбается Виталик и вздыхает. — Все и встало на свои места.

«А кто знает, где чье место? — хочется мне выкрикнуть в лицо Витальке. — Кто и как их распределяет?» Но вместо этого я иду и занимаю место в кругу играющих. Встаю между сестрами–двойняшками, потому что напротив, там, где стоят Ольга и Алик, тесно, но крайней мере для меня.

Но после первого паса вынужден выйти из круга — Проша начинает, как всегда, нервно метаться. Успокаиваю пса — глажу по теплой мохнатой голове. Затем набрасываю поводок на суковатый пень. Проша смотрит то на меня, то на уродливый деревянный обрубок, бывший когда–то елью.

Второй пас я получаю от Катьки, но промахиваюсь: «картошка» слишком редкая. Меня спасает Алик, перехватив мяч левой рукой. Он передает его Ольге, но она мажет ; —мяч падает. Ольга присоединяется к «картошке». Следующим в центр круга садится Алик — он пропускает фантастически легкий мяч. Теперь Ольга смеется, спрятавшись за спиной Алика.

Катька снова пасует мне. Мяч идет под руку, под сопротивляться. Может быть, и зря, но оказывается — это удивительно хорошо, когда кто–то решает за тебя. Его можно во всем винить, на него сваливать — ведь пошел на поводу. Пока же я иду на поводке… У костра, как заклинатель огня, Витька.

— Садись, — кивает он мне, и я соглашаюсь, хотя поводок уже отпущен.

— Может быть, принести дров? — спрашиваю я, но Витька словно и не слышит моего, в общем–то, никчемного вопроса — рядом с костром возвышается объемистая кучка дров. Из них при желании можно сложить миниатюрную поленницу.

— Сколько ни смотрю на огонь, не пойму, живой он или нет?

— От него тепло, как от живого, — говорю я и прижимаю к себе теплую Прошину голову.

— И пищу потребляет — дрова ест. А вот потрогать его нельзя. Удивительно, — нараспев произносит Витька последнее слово.

Я отпускаю голову Проши, и он кладет ее мне на колени сам.

— Ты не обижайся на них, — кивает Витька в сторону играющих.

— Стараюсь.

— Все пройдет. Пройдет, и будет казаться, что этого не было или было, но не с тобой.

— Это, наверное, только кажется…

— У огня и у времени много общего, — произносит Витька мудреную фразу, и я пытаюсь в ней разобраться, а Витька уже рассказывает историю с исчезновением отца и заменой его какими–то приходящими в дом дядьками.