Александр Мясников - Земляничная поляна

…по сообщениям агентства ЮПИ…

— Сережа, — это уже Ленка. Утвердительно мычу.

— Надо заняться уборкой, разобрать антресоли.

— Мне сходить в магазин?

— Как хочешь. Нам, вообще–то, кое–что надо. Молчу.

Она прекрасно знает, что желания идти у меня нет, и уверена, что все равно пойду.

Утро достигает апогея. Впереди день и вечер. Прогулка в булочную, чистка антресолей, «Клуб кинопутешественников», очередная серия из многосерийной ленты, быть может — гости.

Вместо магазина — разговор по телефону. Звонит приятель. Он собирается жениться, и очень скоро. Его уже не волнует погода, кинофильмы, сплетни, события на мировой и цирковой арене. У него своя площадка (площадь ее), и ему выступать. А роли еще не распределили, и поэтому…

…Она позвонила… У нее было… Мне передали… Ей кажется… У нас будет… Быть может, она думает…

— А как ты думаешь? — это, наконец, мне.

Эх, и сказал бы я ему… Но говорю что–то успокоительно–неопределенное, обнадеживающее. На что он надеется? Кто ему скажет правду? Почему у него должно быть не так, как у всех…

А он продолжает…

Лена начала уборку. По коридору полетели первые гадкие утята пыли. Серые. Пушистые. Они стаями выпархивают из квадратной пещеры под потолком.

Жених успокоился. Ленка делает вид, что тоже успокоилась.

— Сейчас помогу, — говорю я и иду за табуретом,

— Это Миша?

— Ага! — кричу из кухни. — Что у него нового?

— Все по–старому…

Вдвоем вытягиваем большой ящик из шершавого, как заржавленное железо, картона. Веревки похожи на мохнатых гусениц. Но, в отличие от живых, они колючие и твердые.

— Ставь осторожно, — руководит Лена.

— Там стекло?

— Вполне возможно…

Наконец плоская пасть антресолей опустела. Все разложено на полу: коробки, чемоданы, ящики, узлы, пачки. Их много, а нас только двое.

— Половину можно выбросить, — вздохнув, говорит Лена.

Согласно киваю.

— Но сначала надо разобрать, — медленно произносит она.

— Ться.

— Что «ться»? — удивленно говорит Ленка. — Разобраться.

— Хорошо. Возьми эту пачку.

Берусь за тугие пружинистые жилы веревок. С трудом тащу коробку на кухню. Разрезаю одеревеневшие узелки. Внутри тетради и книги. Они сложены в две стопки. Стопки очень ровные и аккуратные. Значит, складывал не я…

Букварь. В нем толстые и плотные, как в альбоме, листы. На каждой странице картинка. Буквы большие и по–учительски серьезные. Между слогами черточки. МАМА МЫ-ЛА МА-ШУ. МА-ША МЫ-ЛА РА-МУ. Это буква «М». А вот прыгают цыплята. Они желтые и озабоченные. Это «Ц». На букву «Ф» ожидал увидеть фикус. Оказались фонарь и флаг.

Страницы в арифметике переполнены дарами природы. Видимо, для наглядности. Шли два отца и два сына. Нашли два апельсина… Нет, это будет позже. Здесь преобладают яблоки, груши и желуди. Мальчик Миша нашел три желудя. Один подарил девочке Маше. Спрашивалось, сколько желудей осталось у щедрого Мишн? За вопросительным знаком висели скрещенные, как вишни, два загорелых плода в пупырчатых шляпках. Кто–то нарисовал на одном из желудей глаза и лохматые кошачьи усы.

Между стопками блокнот. Углы загнуты. Обложка вылинявшая. Чернила побелели. Что это? Откуда? Почерк ученический с жирными закорючками запятых. Содержание тоже школьное: «…упр. 8, стр.24. Вставить Н или НН, упр. 96, стр.54. Из пункта А в пункт В…» Но в школе у меня не было блокнота. Я познакомился с ним только в институте.

Лекции. Лабораторные. Опять лекции. Семинары. Разные, то есть разноинтереспые предметы. Блокнот один. Главное удобство–не тянет руку портфель. К сессии блокнот ветшает, по мудреет — в нем весь семестр.

Все ищут учебники. Тебе не надо. У тебя — блокнот.

Все торопятся. Ты — нет (причина та же).

До экзамена два дня. Открываешь спасительный блокнот. Читаешь первую страницу. Чита… Пытаешься прочесть. Но она заполнена клинописью. На последней — иероглифы. В середине — арабская вязь вперемешку с петроглифами и что–то отдаленно напоминающее родной — русский. Дешифровка бесполезна. Ты не полиглот. И начинается: бегаешь, суетишься, клянчишь, обещаешь. Даешь честные и не слишком честные слова и получаешь конспекты. Бежишь домой. Садишься. Сидишь день. Ночь. Еще день. Учебники толстые, неуютные. Между страниц кто–то подло насыпал сонный порошок. Но есть спасительный кофе…

На кухню заходит Ленка. В руках у нее цветасто–веселый кусок м а терпи.

— Как думаешь, из этого платья можно сделать юбку?

— Это — платье?

— Я его оставлю, — бросает она, недовольно поджав губы.

Нежно поглаживая шелковистые струи материи, кивает в сторону пачки книг:

— В макулатуру?

— Это учебники за первый класс.

— Они же устарели.

— Возможно.

Она уходит. На плече обессилеино повисло платье. Платье станет юбкой. Юбка станет блузкой. Блузка станет тряпкой… В школе нас убедили, что круговорот в природе существует.

…На узких полях блокнота, прижавшись к сухим и точным рядам цифр, лоскутки предложений и осколки наскальной живописи в миниатюре — иллюстрации.

Дальний лес. Петровская дорога (с картинкой).

Двенадцать сломанных мостов (восьмой уцелел. Он и нарисован).

Черная речка. Вода черная? Темно–коричневая. От торфа?

Поляна. Картошка…

Здесь еще чьи–то имена, синоптические и фенологические заметки. Почерк мелкий, съежившийся, как от испуга, перед посторонним взглядом. Затем, чтобы не нашли по оброненным камешкам слов заваленный шелухой безразличия и небрежности вход в воспаленную душу?

Из–под моста показался буксир. Он тянул плот…

Я иду по чистому, еще не уставшему от пыли и раскаленных подошв асфальту. Иду! А как хочется еще и прыгать, скакать, пройтись на руках. Но в ближайшие недели мне этого делать нельзя. Так сказал при выписке доктор (мой лечащий врач, как принято говорить в больницах), сказал, точнее прогудел, закуривая очередную сигарету. Странный он все–таки мужик. При мне внушал одному дядьке, что курить вредно, а сам? Можно ли ему верить? Но он меня оперировал, а затем происходило все так, как он предсказывал. Вот и швы еще болят. Поэтому иду в школу более или менее спокойно. Разглядываю свежевыкрашенные и лоснящиеся, как облизанные леденцы, скамейки, дышу воздухом свободы. Его прозрачность даже осязаема. Он стекает с влажного и сверкающего неба.

В длинных коридорах школы тихо и по–осеннему светло.

Занятия кончились — каникулы!

Но тишина не успокаивает. От нее еще больше чувствую себя преступником (из тех, кто не вовремя переступает порог класса), прогульщиком или «удаленным». Удалять — любимый стоматологический термин в нашей школе. Машинально ощупываю верхний карман съежившегося за зиму пиджака. Здесь сложенный вчетверо н по–капустному хрустящий лист справки. В ней две короткие строчки, но в них уместились два месяца, бесконечно длинных и вялых, как вареная больнпчио–бслая макаронина. И становится спокойней — есть защита, но продолжаю двигаться мимо классных дверей почти на цыпочках. От напряжения сводит скулы.