Борис Кригер - Кружение над бездной

На Новом Арбате, куда я ездил по поручению, меня встретила не виденная мной ранее высокая девушка с волной длинных светлых волос, льющихся на плечи. Так и хотелось сказать ей: я не то, что вы думаете, я совсем другое. Гафт называл меня самородком и талантливым мальчиком, дата рождения в моем паспорте — ошибка, мне меньше, намного меньше, но хотя я такой юный, я уже целовался с девушками, во всяком случае, с одной, и на губах ее был вкус четвертого «Кента», и она была такой же высокой, как и вы, а звали ее Вета, гибкая, как ветка акации над несуществующим пристанционным прудом в ста километрах к югу от Москвы, на глади которого колышутся (значит, не совсем на глади, раз колышутся) лилии, она узнала бы этот стиль, эту интонацию, ведь ей нравится этот автор, ведь и ее собственная проза — это тоже нанизывание вереницы слов на бесконечную нитку фразы, а еще я сочинил для нее за много лет до нашего знакомства изящное двустишие: «Зимой и осенью, весной и летом // твержу я, как молитву, имя Вета», которое прочитал ей в ГУМе за глянцевито–черным, как стремительно дешевевшая той весной нефть, кофе, и она улыбалась и щурила свои карие глаза, в полном неведении о значении слова adoration и бескорыстности любования.

Но сколько можно разглядывать в увеличительное стекло обольстительные мечты!

И отчего я так оробел, сам не знаю. Видимо, смелость — привилегия капитала. В литературе — как в жизни. Первой половине всякой фразы позавидует даже безмозглый оратор, а вот концовку поди подбери… Вся ведь соль именно в концовке! И здесь ни при чем высокомерное нежелание принимать челобитную от собственного либидо.

Я давно уже стал затворять дверь собственному любопытству и не смотрю в ту сторону, где слащаво разверзаются женские прелести. Зачем мне ждать, когда через годы любимая задаст очередной экзистенциональный вопрос:

— Я очень подурнела?

— Нет, — с откровенностью, не лишенною благородства, отвечу я, лишь после опомнившись и смутно заметив, что она легко раскусила мою ложь.

А так я — одинок. Мне остались безденежье и безделье. Работка у меня, конечно, не бей лежачего. До здравствуют безденежье и безделье!

Странствуя по городу, думал о Ветиной прозе. Бессюжетность, отсутствие характеров, нарочитое совмещение разных временных пластов, псевдобылинная интонация, обилие вычурных или самодельных слов — все это лишь маскирует внутреннюю бессодержательность и духовную пустоту. Поражаюсь, как можно написать столько страниц абсолютно ни о чем. Сделано все ладно, живо, с некоторым даже изяществом, производить такую прозу при ее словесном умении можно в промышленных масштабах. Впрочем, оценить все достоинства и изъяны мне мешают jealousy, despair, remorse, tenderness и многие другие чувства, вызываемые ее произведениями, которые мне почему–то неприятно называть по–русски.

А роман Герберта Адлера — ниже всякой критики. Напыщенность, претенциозность, философские потуги, высоколобая эротика. Из сцены орального секса: «зубастенькие тюрьмы». Ужас! От этой книги за версту разит не только творческой, но и половой несостоятельностью автора, уже много лет сидящего на антидепрессантах.

Я по–прежнему ищу работу в издательстве. Мешает отсутствие образования. Побывал на двух собеседованиях и рассказывать о них совсем не хочется. Много лишних, не относящихся к делу вопросов, подробностей, околичностей. На «Водном стадионе» некто Армен дошел до того, что принялся читать мне стихи Иосифа Бродского в собственном переводе на армянский.

Вновь бесцельные одинокие странствия по своему любимому городу, в который стремился столько лет и вот наконец в нем оказался. Не слишком ли поздно?

Однажды апостолу Андрею явился Иисус Христос и сказал: «Спеши опять в Вифанию и не бойся, Я с тобою состранствую; еще же и земля Скифов тебя ожидает». Жители города Никеи встретили евангельскую проповедь враждебно; с целью их обращения апостол совершил многие знамения, крестил уверовавших жителей, на месте синагоги воздвиг церковь Христову и пребывал в Нике два года.

В Синопе апостол был жестоко избит и брошен замертво, но явился Спаситель и исцелил его. В другой раз святой Андрей со спутниками достиг Грузии, апостол Матфей остался проповедовать в Сванетии, апостол Симон Кананит — в Севасте, а апостол Андрей пошел далее в Скифию и Киммерию (земли между Черным и Азовским морями), в города Пантикапей (ныне Керчь), Феодосию и Корсунь (Херсонес).

Преподобный Нестор в Лаврентьевской летописи, в разделе «Откуду есть пошла Русская землия», свидетельствует, что апостол Андрей Первозванный был и апостолом Руси, и благословение первого ученика Христова положило начало зарождению Российской земли и будущему просвещению ее православной христианской верой. Потом по Днепру поднялся на север и дошел до места, где впоследствии возник город Киев. Здесь он останавливался у Киевских гор на ночлег. Встав утром, он сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет великий город, и Бог воздвигнет много церквей».

Апостол Андрей поднялся на горы, благословил их и водрузил на одной из них крест, предвозвещая принятие веры будущими обитателями Руси. Помолившись, он поднялся еще выше по Днепру и дошел до поселения славян, где был основан Новгород.

Проходил апостол Андрей и по тем местам, где сидел и стучал по клавиатуре его отдаленный тезка Андрей Виригин.

Неужели усилия апостола были напрасны? Обратить Андрея Виригина в христианство невозможно. Не всем суждено спастись… Но ведь если время в очах Бога являет собой единый конгломерат, состоящий из начала и конца, то апостол Андрей проходит и теперь где–то под окнами Виригина. Он и теперь проповедует и учит. Чтобы это почувствовать, не надо обладать сверхъестественным воображением…

А что, если бы эти два Андрея повстречались? Наш Виригин предложил бы Апостолу бутылку пива? Сказал, бы, что не верит в Бога и любит одну только Вету, но она лесба и его недостойна…

Еще посоветовал бы Апостолу бросить его неблагодарное занятие и взяться за что–нибудь полезное обществу, например за торговлю наркотой.

Герберту позвонила мать. Было условлено, что он будет звонить ей раз в неделю. Эта повинность стала для него мучительной, он все оттягивал ее и вот наконец дождался раздраженного звонка.

— Ты что, совсем мать забыл? Что–то, как наш сын стал христианином, так и вовсе родителей забросил. Что ты молчишь?

— Я не забросил. У нас ветреная погода. Много снега, — Герберт пытался вести себя нейтрально.

— Ты что, подрядился сообщать погоду по радио? Что ты мне вещаешь про переменную облачность? Совсем спятил со своей церковью, — не унималась мать на другом конце провода, и трудно было представить, что этот желчный, сочный, самоуверенный голос принадлежит совершенно больной женщине.