Борис Кригер - Кружение над бездной

— А о чем ты хочешь, чтобы я говорил? — стараясь не раздражаться, спросил Герберт.

— Расскажи о детях. Как Патрик? Не болеет?

— Не болеет.

— А ты все добиваешься стать священником? Зачем тебе это надо? Что тебе, своих забот не хватает?

— Ммм… — Герберт не нашел в человеческом языке подходящего слова, чтобы ответить.

— Ну что ты мычишь, как теленок?

Разговор еще долго крутился вокруг одного и того же. Мать никак не желала вести беседу в рамках приличия и каждой фразой, каждым словом пыталась спровоцировать скандал. Герберт остался невозмутим, но, положив трубку, почувствовал тошноту.

— Хорошо поговорили… — пробормотал он, хотя с каждым обидным словом матери в нем поднималось чувство удовлетворения. — Ну вот же и оправдание. Вот почему я не могу ничего с ней поделать, ни вразумить, ни обиходить. При таком разрушительном нраве ничего нельзя поделать. Только молиться…

Герберт написал стихотворение:

Бабушку Герберт помнил и любил. Но по правде, он давно практически ни за кого не молился. Едва успевал просить помощи себе, изредка благодарил Бога, чаще всего повторял: «помилуй мя, грешного». Вот чем в общих чертах ограничивались его молитвы. Бизнес, едва поправившись, снова свалился в тартарары, и Герберту уже до головной боли не хотелось ничего пытаться в нем подправить. Снова зазвонил телефон. Это был отец Никифор, духовный отец Герберта.

— Вы станете священником, но через вас ко мне придет искушение. Об одном прошу вас: не восставайте тогда против меня и не атакуйте.

— С чего вы взяли, что я буду вас атаковать? — смущенно спросил Герберт, хотя прекрасно знал, что при стечении определенных обстоятельств вполне на это способен. Это ведь по–прежнему был тот самый неумолимый борец Герберт Адлер, лишь слегка подправленный и затушеванный христианскими принципами… — Отец Никифор, послушайте, я вовсе не добиваюсь священства. Святой Герман Аляскинский не был священником, а все же крестил тысячи алеутов. Я не думаю, что, став священником, я мог бы сделать намного больше того, что и так делаю… — Герберт кривил душой. Конечно, ему хотелось бы стать наконец священником… — С чего вы взяли, что я буду выступать против вас?

— Не надо никаких вопросов. Просто пообещайте мне, что когда вас заставят сделать выбор, вы останетесь нейтральным.

— Обещаю, — неуверенно вымолвил Герберт. — Но все–таки что произошло?

— Меня вызывают к архиепископу… Видимо, дадут разнос. Я, видите ли, не люблю подчинятся. Не переношу начальства.

«Донесли», — подумал Герберт, который сам несколько раз именно так охарактеризовал на людях отца Никифора.

— Вам сказали, что я плохо о вас говорил?

— Пока нет, но пообещайте мне…

«Мало ли, отец Никифор монах, молитвенник, может, ему что и открылось по молитве…» — подумал Герберт.

Отец Никифор попрощался. Герберту припомнились стихи этого одинокого человека, всецело посвятившего себя Богу:

Герберт в задумчивости прошел в кабинет. Из мусорного ведра доносилась рождественская песенка. Сотрудники подарили ему неисправную играющую открытку, и он в шутку всем жаловался, что вот до чего дошел бизнес, что даже музыкальные открытки не играют. Дома открытку схватил маленький Патрик и как–то так сжал, что вдруг она заиграла, но теперь наоборот: уже никто и ничто не могло ее заткнуть. Выброшенная в ведро, открытка все равно не унималась. Герберт отправился спать, но и на следующее утро открытка продолжала — правда, уже немного фальшивым голоском — напевать все ту же песенку. Он разворошил бумаги в корзине, нашел непокорную открытку и перерезал бунтарке проводок ножницами. Музыка смолкла. Герберт стало грустно. Показалось, что он лишил жизни нечто живое, пусть раздражающее, но невинное…

— Поганый я человек. Вот и открытку убил… — огласил он себе приговор.

В комнату вошла Эльза.

— Все–таки пообещай, что ты не будешь больше жаловаться на отца Матвея!

— Кто тебе сказал, что ты должна быть моей ходячей совестью? — неожиданно вспылил он. — Да, я пожаловался благочинному, что он причащал без исповеди. Это, если хочешь знать, мой долг.

— Прежде чем жаловаться, ты должен был обсудить это с ним…

— Я пытался, но он рассердился из–за менее значительной вещи и ушел, хлопнув дверью. Ты хочешь, чтобы я стал священником, но совершенно не собираешься меня уважать… а ведь так не бывает!

— Я уже не хочу, чтобы ты стал священником…

— Чего еще ты более не хочешь?

— Мне нравятся твои цели, но мне противны твои средства…

— Когда на моих глазах нарушают каноны и от этого страдает наша миссия, я не могу и не буду молчать. А тебе нужно привыкать не вмешиваться в подобные дела. Ты не можешь одновременно стать матушкой, женой православного священника, и при этом оставаться мегерой на уровне эмансипированной фемины!

— Герберт, я достаточно хорошо тебя знаю. Ты протаскиваешь свои деловые методы в православие. Я не хочу сказать, что этих методов до тебя в нем не было, но я просто не хочу, чтобы ты занимался интригами… И еще не хочу, чтобы ты все время угрожал уйти от меня.

— То, что ты называешь «уйти», — это плод твоего воображения. «Уйти» — это значит связаться с другой женщиной, завести семью на стороне и вернуться лет через пять… То, что я заперся в своей комнате, не называется словом «уйти».