Борис Кригер - Кружение над бездной

…В половодье тело Андрея нашли на берегу, в двух километрах вниз по течению. Следователь при описи личных вещей покойного бесстрастно записал: маленький серебряный нательный крестик. Он был надет на шею Андрея.

Мать утопленника заказала отпевание и похоронила сына по православному обряду. Его могила находится рядом с могилой отца.

Герберт послал роман Виригину.

— Герберт, ты в своем уме ли? Я старался не читать тебя, когда был твоим литагентом, неужели ты думаешь, что я буду читать тебя сейчас? Ты не писатель, ты мелкий ничтожный авантюрист. Я сравнил тебя с Остапом Бендером, но когда я рассказал об этом сравнении Юрскому, тот сказал: «О, нет. У Бендера был вкус. У вашего Адлера его ни на грош».

— Не хочешь — не читай… Я не настаиваю. Просто забавно. Я допишу роман и забуду тебя, как шорох прошлогодних листьев. Кстати, в романе ты очень красиво умираешь. Пролистай до конца. Сцена гибели впечатляет. Я тебе не для публики скажу: ты ничего не смыслишь в литературе. Так что я не надеюсь на твою оценку. Просто приятно послать тебе мои очередные забавы, на которые ты купился… Я думаю, тебе все–таки достанется на этот раз.

— Это еще как знать…

— А о Юрском, Гафте и прочем ты все круто сочиняешь. Надо сказать, артисты не великие ценители сами. Тоже мне, литературные гении. Ну не понравилось Юрскому. Ну и что? Ты пластинку смени… Натерло уже. И кто тебе с колбасным образованием вообще дал право судить да рядить? Особо меня позабавило в твоих записках, как ты, сидя на прозаке, клеймишь меня за то, что я на прозаке. Знаешь, Андрей, у меня чувство, что я препарировал лягушку — а она вся червивая изнутри. Зря ты крестик выкинул, зря. Дядечка Христос за тебя на кресте висел, а ты Его не уважил… Достанется тебе, вот увидишь. Может, все–таки покаешься?

— А ведь вру, посмотрел, Герберт, посмотрел я твой роман. Очень местами смешно. Но если ты не заменишь имена Юрского и Гафта, будут проблемы. Как бы то ни было, помни, что когда у тебя в рукаве туз, у меня будет джокер. Уж извини.

— Смешно там, где про тебя, конечно. Да? А помнишь, я предлагал тебе написать этот роман вместе… Да, у меня туз, у тебя джокер. Только мы играем в подкидного дурака, где дурак — ты, а джокер выброшен из колоды. Понимаешь? И почему ты думаешь, что будут проблемы с Гафтом и Юрским? У Минаева в романе Путин по небу летает. У него же нет проблем. Мало ли, может, фантазия такая… Нет, нельзя менять: самый смак… мне, кстати, понравилась история про проститутку, толкавшую машину, а потом себя не проявившую… Видишь, мне совсем необязательно занимать твою койку в бомжатнике. Ты у меня корреспондентом поработал. Но не обольщайся. Большая часть того, что ты изрыгаешь, очень противна, очень, честное слово. Я двадцать лет не был в обоссанном подъезде, понимаешь? А от тебя им прямо разит…

— Ты попал, ты, Герберт, еще сам не знаешь, как попал. Ты уже стал руконеподаваемым человеком в литературном и деловом мире. Выражение моего любимого писателя «я ли ляля в одеяле» стоит всего, что ты написал и напишешь.

— Почему руконеподаваемым? С чего ты взял? Ты видел, как меня такие же англоязычные канальи честят годами! От тебя мне ни прибавилось ни убавилось… А рук я и сам никому не подаю. Брезгую…

— Расслабься, Герберт, я просто прикалываюсь…

— Ты не прикалываешься. Ты там живешь, в России. Я прикалываюсь. Я тут живу, на Западе. Ты всё время об этом забываешь. Здесь совсем другая реальность. Я в твоей реальности хозяйничаю, а ты в моей — нет. И даже если у тебя пупок лопнет — все равно хозяйничать не сможешь…

— Ну, это мы еще посмотрим, долго ли ты будешь таким самодовольным…

— Ты, Андрюша, ведь мое внимание хотел привлечь. Ну, привлек. Доволен? Получилось, как ночь с Клеопатрой… удовольствия на одну ночь, а наутро голова с плеч. Кстати, в романе я к себе отношусь незавидно… Так что не такой уж я самодовольный.

— Что, Герберт, гордынька душит. Душит, а?

— Андрей, ты — бес. Слушай, а ты когда–нибудь сомневаешься в своей правоте? Ты правильно сказал… Всё потерять тоже талант нужен… Сидел бы на зарплате, тихонько по поручениям моим бегал бы… Все равно ведь потом полгода трезвый был… за просто так. Измучился небось, пивосос. Дурак. Ладно, я на тебя уже не сержусь. Только будет тебе по полной программе. Мне кажется, российские власти от тебя не отвяжутся. Давай, не сдавайся, варяг. Да и толку сдаваться? Теперь это уже не поможет.

— Душит гордынька…

— Ты, самоуверенный придурок, за границей ни разу в жизни не был… И зачем ты, Андрюша, связываешься? Мы же живем в уютной безопасной стране, в полном достатке, в трехэтажных домах (в которых все этажи наши), а ты елозишь в канаве. И чего ты добился? Подведем итоги. Я — получил запись Гафта. Это так или иначе останется в истории. И это его лучшая запись. Я написал роман, пользуясь тобой как ярчайшим антагонистом. Я живу как жил, издаю газету, печатаю книги, родил третьего ребенка. Поверь, даже если ты накакаешь себе на экран, мне это повредит не больше, чем экономический кризис всем нам. Ты — потерял лучшую в своей жизни работу. Доскакался так, что мне пришлось на тебя жаловаться, и, очень возможно, будешь доживать свои дни в тюрьме. А я ведь даже не напрягался… Вспомни мои романы… Я ведь могу придумать и получше. И главное… Насчет судьбы. По–моему, теперь я действительно поневоле повлияю на твою судьбу, еще больше, чем когда я тебя вышвырнул из московской квартиры… Ну и чего ты добился? И ты считаешь себя умным, талантливым, честным, гордым? Ох, бог с тобой…

«Эльза, Эльза… — думала Эльза, — Марфа, Марфа…» Евангельское предание о Марфе и Марии настойчиво преследовало Эльзу не первый месяц.

Приняв Иисуса с учениками, старшая сестра Марфа стала суетиться с приготовлением угощения для гостей, а Мария села у ног Иисуса и слушала Его. Сознавая, что одной трудно услужить всем гостям, Марфа обращается к Иисусу как бы с упреком: «Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне».

Не с укором, а с чувством глубокого сожаления ответил Христос озабоченной Марфе: «Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, и считаешь это многое необходимым; но ты ошибаешься: твоя забота, твое усердие направлены к тому, без чего можно обойтись и что составляет лишь житейскую, скоропреходящую суету. А нужно только одно — внимание к Слову Божию и исполнение воли Его. Мария, которую ты упрекаешь, избрала лучшее дело, и то, что она приобретает, слушая Меня, никогда не отнимется от нее, всегда останется при ней как в этой, так и в будущей жизни».

Марфа любила Иисуса не менее Марии, любила слушать Его и, конечно, исполняла Его главнейшие заповеди, но она признавала необходимым прежде заняться житейскими делами, а потом уже внимать Слову Божию; в заботах и суете она забывала ранее сказанное Иисусом: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам».