Борис Кригер - Кружение над бездной

«Суетность — самый распространенный женский грех, — рассуждала Эльза, мелко кроша вареные овощи в неизменный, как лунный свет, салат «оливье» к новогоднему столу. — Поди–ка, сядь у ног Господа, когда и каша на плите горит, и вода кончилась, и дите за юбку дергает, — то ли голодное, то ли уделалось… А вот в том и суть, чтоб и подгузник менять, Господа славя», — сама себе возражала Эльза. Такое пререкание с самой собой с недавних пор вошло у Эльзы в привычку.

События истекающего года не только перетряхнули весь внешний уклад Эльзиной жизни, но и перевернули весь ее внутренний мир, показав, что важно, а что нет, что в ней совершенно напускное, а без чего она не может существовать даже на элементарном уровне.

Конечно же, все началось с крещения. Эльза так долго ждала и шла к нему, и в то же время и до крещения православие было настолько родным, неотделимым от нее самой, что, крестившись, она испытала феерическую радость странника, вернувшегося в родной дом, радость сказочной ценности и чистоты.

Человеку взрослому, и даже уже стареющему, известна щемящая тоска по родительскому дому, какому–то своему уголку, маме, папе, любимой бабушке, какими они представлялись нам тогда, когда мы только что начинали осознавать себя. Разумом сорока–пятидесятилетнего и далее–летнего человека мы осознаем, что это тоска не по месту и людям, а по времени, а еще глубже, середкой своей души, понимаем, что это тоска по собственной невинности, безгрешию, чистоте. Поэтому и сидит в нас безумная надежда возвращения, и многие принимают ее слишком конкретно — не мудрствуя лукаво, бросают всё, едут к родным местам и людям, а там вроде всё то же, но совсем–совсем другое. Или еще смешнее: в поисках утекших попусту лет разводятся, бросают постаревших жен и подросших детей, женятся на молоденьких и рожают новеньких, толстопузых, глянцевых, розовых младенцев, которые прекрасны и очаровательны, но от тоски не спасают, разве что только отвлекают необходимостью соответствовать. А душа продолжает ныть и плакать по ночам. И чувствует человек себя связанным по рукам и по ногам и осознает наконец, что же значит расхожее «И рад бы в рай, да грехи не пускают».

Крестившись в зрелом, уже даже в забальзаковском возрасте, Эльза испытала счастье колодника с тридцатилетним стажем, вдруг по амнистии отпущенного с каторги, и первые месяцы летала ее душа упоенным жаворонком в глубине небесной, в сиянии солнечном. А спустя некоторое время заметила она, что сама себе снова связывает крылья: когда ниточкой, а когда и веревочкой. Потому что привычки сорока прожитых лет остались, а привычка — вторая натура, и поди–ка еще за второй этой натурой первую разгляди…

Грозы ссор с Гербертом сначала почти до основания, до полной опустошенности, разрушили Эльзу, а потом постепенно, по капельке, сперва доводами разума, потом привычной привязанностью, а вскоре и возрождающимся заново чувством любви и особенно нежности (ах, нежность эта, жалость и умиление сердечное, ничего слаще тебя нет, никакой новомодный секс, никакой разумнейший психолог, никакое равноправие и разработанные пути социального обеспечения не дотянутся до тебя, не намудрят и песчинки из тех городов золотых, надоблачных, что ты строишь одним взмахом своих несмелых ресниц…) привязали Эльзу, приклеили, растворили и скрепили с мужем. Это как когда объезжают коня: сначала седок еле удерживается в седле, а конь и брыкается, и встает на дыбы, и несет, но утихает, и через какое–то время всадник и конь в скачке сливаются друг с другом в нераздельное целое, как кентавр, так, что, попадая в ритм копыт, всадник из лука поражает цель. Только в случае с Гербертом и Эльзой оба были наездники, оба были кони.

После всего пережитого сместился сам центр их жизни. Да, остались неприятности и неразрешенные и неразрешимые вопросы. Но раньше они занимали весь небосвод их жизни, оставляя им крохотный уголок для самих себя, а сейчас Эльза чувствовала, что они стоят на земле пусть и острова, омываемого океаном невзгод, но земле крепкой, надежной, в родном убежище. Пропало ощущение щепки, носимой по воле волн, хотя внешние обстоятельства их жизни переменились скорее к худшему, чем к лучшему.

Оберегая это новоприобретенное счастье, Эльза училась по–новому быть внимательной к себе, своим поступкам, а более мыслям и чувствам, так как на этом уровне гораздо легче предотвратить несчастье — не подумал, не почувствовал, тем паче и не сделал. Отсюда и появилась эта привычка к многословному спору–рассуждению с самой собой.

На первом месте, конечно же, стояла проблема смысла жизни. Теперь Эльза видела смысл своей жизни в вечной жизни в Боге, иначе называемой спасением… Во–первых, она пришла к окончательному убеждению в том, что Бог есть и что Он является не только источником бытия, но и самим бытием, в Котором лишь возможно благо бытия всего существующего, возможно полноценное постижение Истины и познание сотворенного Им мира. Во–вторых, Эльза начала понимать, что земная жизнь является не самодовлеющей ценностью, а лишь необходимым условием, формой бытия для достижения совершенной жизни в Боге. Христианскому сознанию поэтому противоестественен атеистический призыв: «Верь, человек, тебя ожидает вечная смерть!». Теперь Эльза могла бы выразить существо христианской веры всего двумя словами: «ХРИСТОС ВОСКРЕС!», — так как в них заключена вся бесконечная и одновременно вполне очевидная перспектива нашей жизни. Ее смысл — в уподоблении Христу и единении с Ним. Что это значит? Это совершенство в любви, основанной на самопожертвовании, составляющей само существо Бога, ибо «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем». Человек, духовно очистившийся, исцеленный от страстей, пребывает в глубокой радости, любви и мире души, говоря на повседневном языке — счастлив, но не мимолетно, случайно, а постоянно, сделав счастье свойством своей души «нового» человека, и потому свойством неотъемлемым, вечным. Но вовсе не это состояние само по себе являлось целью и смыслом Эльзиной жизни. Оно лишь одно из следствий достижения истинной цели — спасения, единения с Богом, в котором личность человека достигает полноты раскрытия, богоподобия. Совершенство в любви — это не только нравственное и эмоциональное благо человека. Любовь не в меньшей степени является совершенным «инструментом» познания Истины. Не случайно те, которых Церковь в силу их особой духовной чистоты именует преподобными, называли духовную жизнь истинной философией, искусством из искусств, наукой из наук. Они потому ее так именовали, что правильный образ жизни, восстанавливая единство души с Богом, открывает человеку и ведение Истины, и созерцание Ее нетленной Красоты, и познание существа всех творений. Опыт Церкви со всей очевидностью свидетельствует, что духовное совершенство человека, к которому призывает Евангелие, — не фантазия разгоряченных мечтателей, а реальность, факт, бесконечное число раз практически проверенный в истории жизни мира и доныне предлагаемый ищущему человеку в качестве единственно разумной цели бытия.