Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер

ДВЕ РЕКИ

Там Ур впадает в белый Нил,

Там скалы над рекой угрюмы,

И камни обвалившихся могил

Вселяют в сердце траурные думы.

Там над рекой — предутренний туман

Встает, как призраки развалины дворцов,

А за скалой пустыни нет границ -

Унылая страна песков.

Миша был покрепче здоровьем и очень хорошо учился. Оба они знали, как мы живем. Больших претензий к нам не предъявляли. Помнится такой случай. Миша уже был студентом. Я купила ему два костюма: польский и чешский. Как раз началось джинсовое сумасшествие. И он никак не хочет надевать свои новые костюмы, подавай ему джинсы.

— Нет, говорю, — сынок, не могу я тебе купить такие штаны. Карман не позволяет.

— Не можешь — не надо.

Сказал и вроде бы успокоился. И тут его направили в студенческий стройотряд. Все лето работал, вернулся весь черный — загоревший. Заработал приличные деньги. И я ему говорю:

— Вот теперь можешь купить себе джинсы.

— Что я, дурак? — отвечает. — Столько труда вложено за эти деньги, чтобы так просто их отдать.

То есть он понял цену заработанному рублю.

Чтобы не ездить в командировки, пошла я работать в организацию Почтовый ящик. Взяли меня экономистом. Занималась составлением калькуляций и другими подобными делами. Позднее перешла на Свердловский инструментальный завод, поближе к дому. Сначала работала в цехе, потом стала начальником отдела нормирования. Хорошая работа, но платили мало. Пришлось искать что–то более существенное. Пошла в трест «Свердловскдорстрой» ревизором. Столкнулась с суровой правдой жизни. Там народ особенно не стеснялся, приходилось вскрывать немало всяких махинаций, злоупотреблений. Одним это нравилось, других пугало. Одни говорили: «Вы нам пришлите эту кучерявенькую, она всегда что–то найдет». А начальник треста наоборот: «Вечно ты что–то находишь, неужели все так плохо?» Иные пытались подъехать:

— У тебя дача есть?

— Зачем тебе моя дача?

— Я бы тебе чернозем привез, погреб сделал бы.

Не было у меня никакой дачи. И не надо было мне ничего от них. Работа была довольно интересной. Нередко сталкивалась с удивительными фактами. В одном из подразделений треста, в Петропавловске Казахстанском обнаруживаю ничем не оправданный перерасход полушубков. Десятками уходят. Нет, их не воровали, просто использовали не по назначению: бросали под колеса машин, когда преодолевали болота… Но на этой работе я задержалась не надолго. Заболела, перешла на инвалидность.

А жизнь вокруг текла своим чередом. Наступили для страны черные времена. Развалился Советский Союз, взорвался чернобыльский атомный реактор, в результате перестройки появились новые русские, бандиты, рэкетиры. Поползли разговорчики о том, что опять во всем виноваты евреи, что скоро начнутся против них различные акции. И я подумала: а что это я сижу здесь? Чего жду? Засобиралась и уехала с сыновьями в Израиль.

В Свердловске мы жили не сказать чтобы богато, но и не бедно. Если, конечно, сравнивать с теми, кто жил на зарплату и не имел больших льгот. Далекие от политики люди, мы как–то не очень реагировали на политические изменения, нас не особенно трогали проблемы перестройки. Мы с мужем растили двух сыновей. Они у нас были вполне благополучными мальчиками. Правда, все то, что началось после перестройки, особенно после развала Советского Союза, так или иначе задевало все население страны. Возникли какие–то националистические организации, опять возродился, будто восстал из тлена печально известный «Союз русского народа», появилось общество «Память», как грибы после хорошего дождя высыпали тысячи частных изданий, газетенок, листочков… И все они, будто туфли, шитые на одну колодку, удивительно походили друг на друга, ибо все твердили об одном: русский народ в своей стране живет хуже всех остальных народов.

И все–таки не националистические волны стали для нас поводом для размышлений на тему, а соображение о том, что мы вообще делаем в этой стране. Впервые я задумалась над этим сразу же после чернобыльской трагедии. Я лежала тогда в больнице, и когда объявили о том, что в Чернобыле взорвался атомный реактор, мне стало плохо. Дело в том, что рядом со Свердловском находится город Белоярск. И там тоже работает атомная электростанция. На ней уже случались какие–то неприятности, выбросы, крышу срывало… Вслух об этом никто не говорил, так, шу–шу–шу, однако, как известно, шила в мешке не утаишь. Всё о Белоярской атомной электростанции уральцы знали. Вот и я понимала, что тот же Чернобыль может случиться и у нас. Куда потом деваться? Кто тебя будет спасать? Это же ясно, что никому мы окажемся не нужны. Да и в том ли дело? Все может погибнуть в этом огне: и дети, и мы сами. Разве я имела право об этом не думать? Разве могла позволить себе дожить до такого кошмара? Вот и зашевелилось во мне еврейское самосознание, все чаще стала думать о том, не пора ли сматывать удочки?

К тому же постоянно подталкивали события, происходившие в то время в России. Горбачевская перестройка как бы всколыхнула народ, но вместе с теми, кого не устраивала тоталитарная система, поднялись и черные силы. Кто же не помнит шабаши общества «Память», откровения Валентина Распутина и целой капеллы писателей, поэтов из журнала «Наш современник» во главе с отпетым антисемитом Станиславом Куняевым? Знаменитая газета «Завтра» и тысячи подражателей, стали, никого не стесняясь, говорить о том, что самый великий страдалец на территориях бывшего СССР — русский народ. В воздухе запахло коричневой чумой. Омерзительный запах.

Как–то муж пришел с работы и говорит, что в районе цирка намечается какой–то митинг. А я же гражданка Советского Союза, какие еще могли быть митинги, кроме тех, что проводят партийные органы? А тут никакой партии, а митинг собирают. Как же не посмотреть, что это такое? Любопытство ведь раздирает. Села на автобус и подалась на митинг. Еду себе, в окошко поглядываю, сел со мной рядом ядреный, ладно скроенный мужчина в военной форме. Смотрит на меня заинтересованно. Подумала, чего это он уставился? Хотя, пусть смотрит, меня же не убудет. Доехала до цирка, встаю с сиденья, направляюсь к выходу. Мужчина этот и говорит:

— Вы уверены в том, что вам именно тут надо выходить?

Странный вопрос, не правда ли?

— Конечно, — говорю, — уверена.

Вышла, и он со мной вышел. На площади у цирка пока никого нет. Но как–то неожиданно возникли отряды милиционеров. Потом явились митингующие. Они развесили шпагатики, к ним бельевыми прищепками стали прикреплять транспарантики, плакатики. Ничего особенного, все об экономическом положении города, об экологии, даже как–то скучно стало. Ходят себе люди, читают, разговаривают. Тихий такой митинг, никто не орет, не скандалит. Но это скоро прошло. Явились «памятники» — представители общества «Память» и стали срывать транспарантики, плакатики… Те, кто их развешивал, возмущались, не давали срывать и срезать. Между ними завязалась потасовка. Гляжу: милиционеры волокут одного под белы руки. Я возьми да и ляпни: «За что это они его, он ведь ничего плохого не сделал?» Как лист перед травой, откуда ни возьмись, возник мой случайный автобусный спутник, говорит: «Я еще в автобусе обратил на вас внимание. Вы что — на митинг пришли?» «Нет, — отвечаю, — в цирк». «Так вот, если вы немедленно не уйдете отсюда, я вас арестую». Конечно, мне было интересно поглядеть, как кипят общественные страсти, но ведь не настолько же, чтобы угодить в кутузку. Повернулась и пошла прочь. Зато узнала, что такое подлинная свобода собраний.