Чарльз Буковски - Рассказы

И они отходили прочь, покачивая у меня перед носом этими своими аппетитными яблочками ягодиц, а в руках держа — вместо моей славной лиловой головки — статью какого–нибудь малолетки про то, как легавые трясут на Сансет — Стрипе пацанов и отбирают у них батончики «Бэби Рут». Вот я какой — величайший из живущих на свете поэтов после Одена, а даже собаку в очко вдуть не могу…

Газета слишком распухала. Или же Черри начинала сипятиться, что я валяюсь на диване бухой и пожираю глазами ее пятилетнюю дочурку. Еще хуже стало тогда, когда дочурка начала забираться мне на колени, елозить там, заглядывая мне в лицо, и говорить:

— Ты мне нравишься, Буковски. Поговори со мной. Давай я тебе еще Пиво принесу, Буковски.

— Давай скорее, лапонька!

Черри:

— Слушай, Буковски, старый ты развратник…

— Черри, дети меня любят. Что я с этим сделаю?

Малышка, Заза, вбегала в комнату с пивом и снова лезла ко мне на колени. Я открывал банку.

— Ты мне нравишься, Буковски, расскажи мне сказку.

— Ладно, лапонька. Жили–были, значит, один старик и одна миленькая маленькая девочка, и заблудились они однажды вместе в лесу…

Черри:

— Слушай, старый развратник…

— Та–та, Черри, у тебя в голове действительно грязные мысли…

Черри побежала наверх искать Хайанса, который в это время срал.

— Джо, Джо, мы должны вывезти эту газету отсюда! Я не шучу!..

Они нашли незанятое здание сразу же, два этажа, и как–то в полночь, допивая портвейн, я подсвечивал фонариком Джо, пока тот взламывал телефонный щиток на стене дома и переключал провода, чтобы можно было, не платя, поставить себе отводные трубки. Примерно в это же время вторая в Л. А. подпольная газета обвинила Джо в том, что он украл второй экземпляр их подписного листа. Разумеется, я знал, что у Джо есть и своя мораль, и принципы, и идеалы — именно поэтому он ушел из крупной городской газеты. Именно поэтому он бросил и вторую подпольную газету. Джо был чем–то вроде Христа. Еще бы.

— Держи фонарик ровнее, — сказал он…

Утром у меня зазвонил телефон. То был мой приятель Монго, Гигант Вечного Торча.

— Хэнк?

— Ну?

— Ко мне Черри вчера ночью заходила.

— Ну?

— У нее был этот подписной лист. Она очень нервничала. Хотела, чтобы я его спрятал. Сказала, что Дженсен вышел на след. Я его спрятал в подвале, под пачкой набросков, которые Джимми — Карлик рисовал индийской тушью, пока не умер.

— Ты ее трахнул?

— Зачем? В ней одни кости. Эти ее ребра бы меня на ломтики располосовали, пока я бы ебся.

— Ну, ты ж ебал Джимми — Карлика, хотя в нем всего восемьдесят три фунта.

— В нем душа была.

— Да?

— Да.

Я повесил трубку…

Следующие четыре или пять номеров Раскрытая Пизда выходила с поговорками типа: «МЫ ЛЮБИМ СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ЛОС-АНЖЕЛЕСА», «ОХ, КАК ЖЕ МЫ ЛЮБИМ СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ЛОС-АНЖЕЛЕСА», «ЛЮБИТЕ, ЛЮБИТЕ, ЛЮБИТЕ СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ЛОС-АНЖЕЛЕСА».

Любить стоило. Ведь они отымели их подписной лист.

Однажды вечером Дженсен и Джо пообедали вместе. Позже Джо сказал мне, что теперь все стало «в порядке». Уж не знаю, кто кому вставил или что происходило под столом. И мне было все равно…

А вскоре я обнаружил, что у меня есть и другие читатели помимо увешанных фенечками и бородами…

В Лос — Анжелесе стоит новое Федеральное Здание — стекловысотное, модерновое и полоумное, с кафковскими сериями комнат, и в каждой занимаются своими собственными жабодрочками; все кормится со всего остального и процветает как–то тепло и неуклюже, словно червячок в яблоке. Я заплатил свои сорок пять центов за полчаса парковки, или, скорее, мне вручили квитанцию на такое время, и вошел в Федеральное Здание. Внизу там размещались фрески, которые мог бы написать Диего Ривера, если бы ампутировали девять десятых его здравого смысла, — американские моряки, индейцы, солдаты ухмыляются, себя не помня, стараются выглядить поблагороднее в своей дешевой желтизне, тошнотно–гнилостной зелени и обоссанной голубизне.

Меня вызывали в отдел кадров. Я знал, что не для повышения. Они взяли у меня письмо и усадили остывать на жесткий стульчик — на сорок пять минут. Это входит в их старую практику: у тебя в кишках говно, а у нас нет. К счастью, по прежнему своему опыту, я прочел бородавчатую вывеску и расслабился сам, представляя себе, как каждая проходящая мимо девка впишется в постель с задранными ногами или будет брать в рот. Вскоре между ног у меня возникло что–то огромное — ну, для меня огромное, — и я вынудил его смотреть в пол.

В конце концов меня вызвала очень черная, очень гибкая, хорошо одетая и приятная негритянка, с высоким классом и даже чуточкой души, чья улыбка сообщала, что она знает: сейчас меня выебут, — но помимо этого намекала, что и она сама не будет против подкинуть мне дырочку подглядеть. Мне стало легче. Не то, чтобы это имело значение.

И я вошел.

— Садитесь.

Мужик за столом. Все то же самое говно. Я сел.

— Мистер Буковски?

— Ну.

Он назвался. Меня это не заинтересовало.

Он откинулся на спинку кресла на колесиках, уставился на меня.

Я уверен, он ожидал увидеть кого–то помоложе и посимпатичнее, поцветистее, поинтеллигентнее на вид, повероломнее… Я же был просто стар, утомлен, незаинтересован, похмелен. Он сам выглядел серо и солидно, если вы знакомы с тем типом солидности, который я имею в виду. Никогда не дергал свеклу из земли с кучей батраков, не попадал в вытрезвитель раз по пятнадцать–двадцать. Не собирал лимоны в 6 утра без рубашки, потому что знал, что в полдень жара будет 110 градусов. Только нищим известен смысл жизни; богатым и обеспеченным приходится лишь догадываться. Странно, но тут я почему–то подумал о китайцах. Россия помягчела; может, только китайцы это и знают, выкапываясь с самого дна, устав от мягкого дерьма. Но опять–таки политики никакой у меня не было, тут еще одна наебка: история всех нас отымела, в конце концов. Меня же сделали заранее — испекли, выебли, выпотрошили, ничего не осталось.

— Мистер Буковски?

— Ну?

— Гм… Э-э… у нас есть один информатор…

— Ну? Продолжайте.

— …который написал нам, что вы не женаты на матери своего ребенка.

Я вообразил его тогда за украшением новогодней елки со стаканом в руке.

— Это правда. Я не женат на матери моего ребенка возрастом четыре года.

— Вы платите алименты?

— Да.

— Сколько?

— Этого я вам не скажу.

Он снова откинулся.

— Вы должны понимать, что те из нас, кто состоит на службе правительства, должны поддерживать определенные стандарты.

Не чувствуя себя ни в чем виноватым, я не ответил.

Сидел и ждал.

О, где же вы, мальчики? Кафка, где ты? Лорка, застреленный на грязном проселке, где ты? Хемингуэй, утверждавший, что у него на хвосте ЦРУ, и никто ему не верил, кроме меня…