Владимир Колотенко - Дом для Тины

Его снаряды ложатся кучнее, есть одно прямое попадание, вот уже два. Из десяти. А она не стремиться поразить цель.

Море уже не так спокойно, как это было утром, слышится шорох слизываемой с берега гальки, прибавилось и голосов, не слышно стона гитары и барабанного боя, и это отрадно.

Когда он неожиданно даже для себя называет ее чужим именем, она, не переставая бросать, поправляет его:

— Меня зовут Ю–ли–я, смотрите: Ю. Ли. Я.

Она произносит свое имя так, словно ножом отрезает от него по слогу. И ищет новый камешек, чтобы, наконец, поразить эту непотопляемую цель.

— Ю. Ли. Я. — Говорит он, так же разрезая ее имя на части, словно стараясь запомнить каждую из них и принять окончательное решение, какую же выбрать на будущее. Он выбирает: Ли!

Он называет ее именем, которое пришлось бы ей впору, как приходятся впору новые штиблеты или новое платье, которые не нуждаются даже в примерке — Ли!

Неделю тому назад он безошибочно называл ее Юля или коротко — Ю, и она охотно отзывалась. Теперь она возмущена? Она права — она не Гала и не Мона, не Клеопатра, не Таис и даже не малыш — Юлия! Как Цезарь! И поступай с этим как хочешь.

— Извини, — произносит он.

Она пропускает его извинение мимо ушей и, поскольку он тянется рукой к очкам, подает ему их.

У него вырывается вздох облегчения, который, конечно, не спасает его от промаха. Он берет темные очки и, не зная, что с ними делать, встает и идет в воду так решительно, словно собирается переплыть море. В солнцезащитных очках! Тем не менее, он останавливает свой выбор на Ли!.. Ли — как вскрик! Ей очень подойдет это имя. Эти орехово–рыжие глаза, эта улыбка. Этот звонкий голосок! Будь он Леонардо да Винчи…

Она не купается, хотя вода — сказочная. Завтра. Никакая обида здесь ни при чем, она вообще не умеет обижаться. Она считает, что обижаться — это удел горничных.

Солнце еще высоко, но и берег высок, его тень надвинулась на них, и они перебираются левее, где снова встречаются с солнцем. Но лучи уже косые и так же безжалостны, как и в полдень, ее кожа подрумянилась и к вечеру станет пунцовой. Это он знает по себе, поэтому и запасся какой–то дорогой волшебной мазью.

Мокрому холодно. Даже после растирания полотенцем он вздрагивает и надевает футболку. Отдыхающие потихоньку собирают вещички, тянутся к ступенькам, осматривают себя, ощупывают; еще один день отпуска прожит не зря. Потянуло дымком — неподалеку разложили костер. Небольшая компания собирается варить мидий.

Дома после душа они не знают чем заняться, и его предложение поужинать в кафе на открытой террасе встречается с восторгом. Да, она голодна, говорит Аль, ероша своими пальчиками с розовыми ноготками, мокрые темные волосы под теплой струей фена, и с удовольствием съела бы чего–нибудь. На ней только легкий бежевый халатик, комнатные тапочки и ничего больше. Нет, фен ему не нужен, его ежик высохнет в считанные минуты.

Теперь он пробует вино, закрывает глаза, затем кивает. Это тот, августовский вкус, он его помнит.

Малолюдно, никого, кто мог бы помешать их признаниям в любви. Но он не уверен, что это любовь, а она, по всей видимости, не готова выслушать его — нож как раз соскальзывает с упругой поверхности мяса и раздается только скрежет. Она улыбается. Он готов прийти ей на помощь, но она и сама справляется, так и вот так, и теперь отсылает очередной ломтик в свой очаровательный коралловый ротик. Признание приходится отложить, но невозможно отложить любовь, она с ними.

Зажглись фонари, но прохладней не стало, августовская теплынь, ее теплые плечи с майскими веснушками…

Он с удовольствием наблюдает, как она нежадно уплетает ломтик за ломтиком, орудуя вилкой и непослушным ножом.

Первые звуки саксофона. Уже вторник. Ли берет фужер с вином и делает первый глоток: ммм!.. Она не лишена чувства детской простоты. «Смотрите» — ее любимое словцо, которое она произносит на каждом шагу.

Она не свалилась ему на голову, как снег, она сошла с небес. Он в нее еще не влюблен, нет, просто ему с ней хорошо, он полон молодости, юного звона. И только, и только… Их будущее? По этому поводу он сказать ничего не может.

Теперь и он отдает должное мидиям, предпочитая роскошному салату из морской капусты острый соус и какую–то местную с незапоминающимся названием зелень. Как и два года тому назад оно напрочь выветривается из памяти, хотя он до сих пор помнит, как та женщина из недавнего августа назвала его психом. Разве? Это было несправедливо с ее стороны. Жаль, что она не разглядела в нем…

— Вино из одуванчиков, — улыбаясь, произносит Ли и делает сразу несколько глотков.

Он только любуется ею, оставив в прошлом все сожаления о каких–то несбывшихся желаниях.

Вдруг аплодисменты! Она поворачивает голову, и он видит ее профиль, лоб, нос, приоткрытые губы, шею… Не поворот ли ее головы встречают аплодисментами танцующие пары? Нет, они аплодируют друг другу и музыкантам. Этой традиции уже много лет.

Он не находит повода, чтобы начать свой рассказ о жизни, которая, он надеется, ей интересна. С чего начать? Не со дня же своего рождения? В июне ему исполнилось… Боже мой, как летят годы!

С мидиями покончено! Да, было вкусно. Она готова даже облизать свои пальчики. Сыта ли она? Да! Да, конечно! Спасибо–спасибо!..

Нельзя обвинять только вино в том, что они вдруг встают и, вплетая свои движения в звуки музыки, припадают друг к другу в танце, впервые прислушиваясь не только к звукам саксофона, но и к стуку собственных сердец. На каблуках она достает ему до плеча. Ее волосы щекочут ему губы, а его руки крепко держат ее маленькое податливое тельце, живущее ожиданием чуда. Какого чуда?

— Тебе хорошо? — шепчет он.

Она молчит, он чувствует только, как едва заметно качнулась ее голова, отвечая на вопрос, и волосы прошептали его губам: да.

Что, собственно, он может рассказать такого, что привело бы ее в восторг? Зачем? Эти вопросы застают его врасплох: в самом деле — зачем? Разве он хочет ее поразить? Почему он выбрал ее, почему она согласилась с ним ехать, ведь они знакомы–то всего ничего, они еще не выучили имена друг друга?

Чернильные сумерки, ярче горят фонари, он видит мошкару в ярком свете, нарядных людей в белом, много молодежи, каменную кладку, затем снова танцующих рядом, музыкантов, стойку бара и официанта, разговаривающего с барменом… Его губы купаются в ее волосах, ее теплая кисть в его большой надежной ладони…

Но здесь случаются и землетрясения, камни, как горох, сыплются с гор и приходится неделями разгребать завалы. А зимой серо и тоскливо, безлюдно, что называется пусто, снега почти нет, поэтому горные вершины никогда не сияют, слепя глаза, белизной, не алеют по утрам румянцем и не золотятся вечерним солнцем. Зимние дожди тихи, дни длинны, унылы и серы, а ночи промозглы и безнадежно бессонны.