Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

Гоша составил первый Ленин сборник, рукописный, будто сложил объемную снежинку — красивый фокус из плоских листов. Сложенные особенным порядком, стихи засверкали, заискрились, сборник стал нежным и хрупким, он назывался «Сны». Леня долго брал листочки из той папки, читал, показывал, иногда обновлял, но сам печатать не умел, про нумерацию забывал и со временем потерял оглавление. Когда Гошка погиб, снежинка рассыпалась, и как бы потом мы ни составляли сборник — тех «Снов» уже не увидели. Все изменилось.

Леню напечатали — в не авангардном номере «Урала». Пять стихов, редакторский выбор, четыре из них мне очень нравились, но вся публикация — как плохой салат оливье: подквашенный огурец лучше бы к водке, колбасу — с горошком, картошку вообще не остужать. Когда о Лене упомянули в «Литературке», я не сразу смогла понять, что пишут, — в висках стучало, и перехватывало дыхание. Я испугалась. Наконец разобралась: мимоходом хвалят, немного цитируют, заносят в список поэтов, для которых важен культурный слой. Я обрадовалась: Леня станет активнее, появится стимул. Но Леня писал точно так же, как раньше. Мне казалось, он и со словом не мучился. Бормотал над бумажкой. Потом соскакивал: «Послушай, я стих написал…» Я напрягалась, мне редко нравилось новое, я плохо улавливала на слух, цеплялась за огрехи. Леня отмахивался и, если сразу не исправлял, бежал вперед, как мой шеф, легко прыгая через лужи.

«Горинский не тянет как поэт». Да что Чмутов видел, что он слышал?! Публикацию десятилетней давности и потом… Леня читал свои стихи в Фаинкиных передачах, их было три, в первой снимался мой фаршированный карп. Я до сих пор встречаю людей, которые помнят того карпа, сервированного на длинном блюде, увиденного среди картин и стихов. Стихов не помнят. Я бы тоже не запомнила с телевизора — разве только шедевр, впрочем, я могу и шедевр не заметить.

На первом году аспирантуры Ленечка выпросил у моего шефа «Антологию русской поэзии ХХ века» — привезенный из Венгрии крупноформатный увесистый том, и целыми днями его переписывал. Я беспокоилась, что Ленина диссертация не движется, я ворчала, а Леня знай себе переписывал, толстую книжку в толстые тетрадки, стопка тетрадок потихонечку росла. Я взялась помогать, у меня выходило быстрее: чернильная ручка, сильный наклон, ручку держать далеко от пера… я достигла почти крейсерской скорости, когда Леня дал мне отставку:

— Я не смогу такое читать.

— Да мой почерк в любом случае лучше! — У Лени всегда был жуткий почерк: заковыристый, медленный, некрасивый.

Через четыре года шеф привез еще одну «Антологию» — для Лени, Леня тогда жил в Свердловске, я — в Москве в общежитии: несколько книжек на целый шкаф и фото заплаканной Маши. Теперь я сроднилась с толстенным томом. Приехав в Свердловск, спросила:

— Читал «Балладу» Ходасевича?

— Конечно, читал. Ты, кстати, тоже.

— Не надо, Ленчик, у меня с памятью все в порядке. Я не могла не заметить…

Леня молча достал тетрадки, выбрал нужную, показал мне «Балладу», переписанную торопливым женским почерком — так разговаривают с детьми на ходу, не вникая в смысл, перебегая на заканчивающийся зеленый.

— Игорь был так талантлив и так хорош, — рассказывает мне Лера Гордеева. — И успех его украшал: писатель на коне — не каждый день увидишь такое. Эмма Сергеевна говорит, уже в девятнадцать в нем было все, настоящий талант, не задатки. Ты читала его первую книжку? Я тебе дам, это лучшая его проза. Мы познакомились, когда он только пришел из армии, после института, молодой и красивый, и сразу столько публикаций… Тогда в журналах прилично платили.

— А сейчас?

— Точку равновесия проскочили. Ты ведь, Ириночка, математик? — мы прогуливаемся в фойе филармонии, выходим на лестницу, Лера закуривает. — Ты лучше меня это поймешь. У моей школьной подруги, у Иры Петровой, студенческий брак, один на всю жизнь. А она, между прочим, красотка, блондинка. Я тут как–то из троллейбуса видела: Витька волосы ей на ходу поправляет. Двадцать лет люди прожили бок о бок, а он оглаживает ее на улице. Это что? Это любовь. Но после свадьбы она жаловалась, что Витька спать не дает. Ей в медицинском кабинете сказали, четыре–пять раз в неделю — это норма, а девушка плачет: «Не в неделю, господи, каждую ночь!» У девушки тени залегли под глазами, девушка взъерошена, как потерявшаяся болонка. Он по ночам бигуди с нее снимал. Боженьки боже! Ее успокоили: с годами мужское либидо идет на убыль, женское возрастает, будет у вас равновесие, — Лера затягивается. — И все–то у Ирки теперь в порядке: муж–бизнесмен, дети ухожены, карьера движется, и талия пятьдесят восемь сантиметров. Я ее встречаю — локон к локону, как на выпускном. «Вижу, — говорю, — Ира, ты теперь спокойно спишь». — «Ага, — отвечает безрадостно и как–то кривится. — Только точку равновесия проскочили, я и не заметила».

Неделю назад я получила письмо:

Уважаемая Ирина Борисовна!

Свердловская государственная филармония

Имеет честь пригласить Вас на встречу в

«Дамском клубе».

Мы продолжаем добрую традицию наших вечеров, теплая

атмосфера и задушевность которых отвлекут Вас от забот и

привычной повседневности.

В программе — интересная и полезная информация, приятные

неожиданности, показ коллекций модной одежды,

хорошая музыка и неспешное общение.

Будем признательны, если Вы подтвердите свое присутствие

(или невозможность присутствия) на вечере по тел. N…

С уважением

Директор М. Архангельский

Наверное, из–за начала отпусков явка была неполной: я хотела подтвердить невозможность присутствия, а меня не расслышали и попросили привести с собой подругу. Я позвала Леру — и наши имена впечатали в программку.

Программку выдавали у входа. Директор филармонии и в июне был элегантен, как в Новый год. Он приветствовал всех по списку: «Госпожа Гордеева! Госпожа Горинская! Госпожа… (жена мэра) — она не пришла». Под закуски филармонический оркестр сыграл нам «Танец с саблями» и «Болеро» Равеля, в перерыве турфирма «Форте» сделала свои предложения, а сейчас в Камерном зале демонстрируется «Симфония трикотажа». Летом теплый трикотаж смотреть не хочется, и мы с Лерой неспешно общаемся.

— А что с журналами? С Чмутовым что?

К нам подходит изысканный мальчик с круглым подносом:

— Шампанское, минеральная вода, белое рейнское, красное испанское.

— Тебе красное? Не разлей. Держишь сюжет?.. Журналы сначала неплохо платили, но не печатали. Потом стало наоборот. Но был короткий период равновесия, очень короткий, тогда–то нас Эльвира и познакомила, а на следующий день прокричала в университете на всю столовую: «Валерия Леонидовна, Вы Игорю не понравились! Он не любит душевных женщин!» Это что же за виражи? Я — доцент, кругом студенты, пюре с котлетами… Она позже призналась, что недолюбливала меня за красивые ноги.