Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Ты уверен? Эта история литературная. Ли решил сделать подарок своей жене, купить книгу для беременных женщин, книгу, которую рекламировали по телевизору. Ли отправился в магазин во время ланча, вернулся очень удивленный и рассказывал: «Я попросил книгу, а продавец сказала, что это классика, девятнадцатый век. Но ведь название то же!» Это был Диккенс, роман «Большие ожидания».

Он соскакивает:

— Значит, китаец не знает Диккенса, но любит исключительно все английское?

— Не совсем. На самом деле ему нравится желтый цвет кожи. Он показывал Ларе свою руку и спрашивал: «Разве не очевидно, что эта кожа самая красивая?»

— Я тебе тоже кое–что расскажу, погоди, — он подходит к телефону. Каждый раз, когда он приходит, звонит Ларисе и каждый раз говорит очень громко. — Ларча, ну ты там как? Мне не спешить? Я еще у Ирины Горинской. В «Урал» заходил, все в порядке, возьмут, как закончу! За телефон заплачу! Мне тут Иринушка такие истории рассказывает! — Он хочет, чтобы я была в курсе. Лера предупреждала, что дома они включают динамик на всю квартиру. Когда звонишь кому–то из Чмутовых, надо помнить, что тебя слушают сразу двое.

Напоследок он рассказывает, как обнаружил, что его отец еврей. Ему было двенадцать, когда тренер по легкой атлетике попросил принести свидетельство о рождении. Игорь впервые взял в руки свое свидетельство и был в шоке. О евреях мальчик мало что знал, но не мог принести такое тренеру. Он зачеркнул неприятное слово и сверху вывел: «русский». Был скандал. Потом отец долго и методично рассказывал сыну, какие евреи хорошие люди. Все лето. Долго и методично.

— Мы проводили отпуск в Прибалтике, а в двенадцать лет я уже интересовался женщинами, и особенно женщинами на пляже. Но мой отец все время говорил про евреев, про то, какие они замечательные. Я думал, что в них хорошего, в этих евреях, женщины — вот что действительно замечательно.

— Трогательный рассказ.

— А он давно опубликован, Иринушка. Я только что перевел его для тебя. И смотри, неплохо получилось! Скажи, ты ощущаешь в себе что–то общее с евреями?

— Конечно. У меня есть что–то общее с евреями и с теми, кто родился со мной в одном году, и со всеми женщинами, которых зовут Ирина… Кстати, женщины, которых зовут Лариса, обычно кажутся мне младшими сестрами.

На эту реплику он не реагирует, смотрит в окно, как зачарованный, и осторожно манит меня, будто боится спугнуть птицу:

— Ты только посмотри — кто это?

Внизу по улице шагает действительно редкая птица — ортодоксальный еврей, единственный на весь город. Черное облачение, как и черное оперение, на пыльном асфальте выглядит театрально. Я знаю, это раввин Ашкенази, молодой израильский энтузиаст.

— Убедилась?! Да стоит мне слово произнести! Представляешь, каково так жить?!

Не представляю. Я воспользовалась стесненными обстоятельствами писателя и вынудила развлекать себя — как раз в то время, когда он хотел засесть за роман…

Кстати, а что там с романом?.. Хотя бы с одним из двух?

Сначала Чмутов каждый раз приносил с собой дискету, включал мой компьютер и перетаскивал свой файл в «Мои документы». Я читала, когда он уходил — мне не нравилось. Я не находила ничего, что мне бы понравилось. Сюжета не было, характеров не было, была разнузданная, захлебывающаяся речь и распасованные диалоги про Кастанеду. Было много мата, и я сердилась, а Лариса увещевала по телефону:

— Ну что ты, он же описывает Димку. Димка только так и говорит…

Потом Игорь оборвал свой роман и разразился стихами. Стихов было очень много. Я слушала их в авторском исполнении — по телефону и после уроков, хвалила, если нравилось, угукала, если не нравилось, зная, что за длинноты и пробуксовки автора отругает Фаина. Сам он уверял, что в русской словесности такого никто до него не делал, и как только он это произносил, в тот же миг пьянел от своих слов и больше не нуждался в собеседниках. Мне казалось, он просто болтался, ждал Еременко, пил водку и ел мухоморы. Ездил в лес. Наконец приехал Еременко и гулял с кем–то на Уралмаше, с Чмутовым встретился не в первый день, Чмутов переживал, я это видела, похоже, встреча не принесла ему радости, — после нее он стал больше пить. Потом отравился. Мухоморами. Его выворачивало два дня. Каково так жить? Не представляю…

— Я от картинки боюсь оторваться, — вечно хнычет Майоров, — боюсь выехать из башки.

Каждый по–своему. Я жаловалась Ларисе, что Игорь пьет, она продолжала «держать спинку»:

— Главное, что пошли стихи. Это плата за стихи. Открылись шлюзы таланта.

Плохо понимая в стихах, я почти не слышу их с голоса. Я люблю носить в сумочке книжку, читать, листать, повторять, привыкать к автору — лишь потом я готова услышать. Я встречала в штыки чуть ли не каждый Ленин стих, он уж привык: «Ничего, лет через десять это будет твоим любимым стихотворением». Прошлым летом Леня засадил меня вычитывать будущий сборник. Стихи печатал за деньги какой–то студент — не слишком грамотный, не пожелавший разбираться в корявом Ленином почерке, он принес рукопись, похожую на червивый гриб. Взявшись выискивать ошибки и опечатки, я застряла надолго: Ленька так легкомысленно поместил в сборник ранние, совсем беззащитные стихи. Я хотела, чтобы он посмотрел опытным взглядом и прошелся зрелой рукой. Волновалась:

— Это же первая книга! Ты должен выбрать самое лучшее, чтоб заявить о себе!

Леня отмахивался, я не унималась, он объяснял:

— Я не участник литературного процесса, так уж сложилось. Я просто хочу выпустить книжку, книжку стихов за все эти годы, пусть выглядят так, как я когда–то их написал.

Много лет Леня с Майоровым мечтали: каким тиражом, каким объемом, как оформлять. Теперь настала сбыча мечт: Майоров сделал обложку и шмуцтитулы, дело стало за компоновкой и редактурой, — это дело растянулось почти на год. Не выстроив здание за минувшее лето, Леня был вынужден ждать до следующего, — летом в Думе будут каникулы и наш стол освободится от обедов и конспектов.

У Чмутова стихи вместо романа, а у меня и вовсе черт те что. Малобюджетный телеспектакль. По утрам я хожу на автокурсы: пишу контрольные, езжу на автодром. Младшие дети пасутся у бабушки, старшая поступает в институт, муж на выборах, но к сюжету это не имеет отношения. Сюжет разворачивается в квартире.

Кухня–гостиная. Дверь на балкон открыта. В разгаре лето. Я и Чмутов сидим за столом, разговариваем на английском. У нас уральская интонация. В окнах висят маляры. На столе три стопки листов со стихами. Каждый день толщина стопок меняется, некоторые листы лежат отдельно, ветер роняет их на пол. Появляется домработница, моет пол. Я поднимаю листы. В проеме лестницы иногда выныривают головы: Маша, Леня, Фаина. С Фаиной действие перемещается в библиотеку, Фаина только что узнала, что Чмутов ходит ко мне каждый день. Она взволнована: