Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

Леня смеется, застав меня грустной:

— Не нужно спрашивать Фаинино мнение, нужно его формировать.

Чмутов сердится по телефону:

— Не слушай ты ее, Иринушка! Это от зависти, это женские комплексы. Кстати, что там с премией, так и не знаешь? Ну, кто она, эта Фаина, что она? Передачки снимает. Даже партнера у нее нет! Отчего она одна–то живет?

В телеспектакле снова выезд на пленэр, недорогой, хотя будут и лошади. Едем в конно–спортивную школу, бесплатную, почти нищую, Маша выбрала именно такую. Ее не раз здесь обворовывали, — на конюшне крадут и свои, и чужие, крадут от упряжи до лошадей, но Маша считает, что в конном спорте так принято. Ей нравится «работать», «отбивать» лошадей, чистить, копаться в навозе — баба Тася этого не понимает, баба Тася относится к этому так, как если бы Маша вдруг стала ходить в коровник или ухаживать за курами.

Сегодня соревнования. Зоя приехала с дачи, Майоров, как всегда, занемог, и Маша, обозлившись, позвала Чмутова. Вот и он. В коротенькой курточке, веселый, свежий, глаза блестят. Мы подъезжаем — с Зоей и с Толиком, Чмутов садится к нам в машину, я начинаю дурачиться. Утро бодрое, солнце ясное, придорожные деревья словно с зарядки бегут, словно знают, что впереди хороший день.

— Игорь, какой ты хорошенький!

— С чего бы вдруг?

— Ну, не знаю… Тебе идет эта курточка. И волосы пушистые. Ты, наверное, прямо из душа?

Он понимает мой неуклюжий намек:

— Я через день мою голову.

Толик гонит, Зоя сидит рядом с Толиком, уши в плейере, я с кавалером сзади. Машина резко влетает в повороты, нас по очереди бросает друг к другу, я веселюсь под блатные песенки, а кавалер присмирел. Слабо мне признаться Толику, что надоела тюремная лирика: у него мамка в поселке, у него сидит младший брат и половина корешей на зоне. Слабо. Все равно, что признаться, мол, не считаю Галочку умницей, Фаину красавицей, а Чмутова оригиналом. Сыграйте–ка мне другой спектакль. Нет–нет, все непросто. И эта песня мне нравится. Смешная. Трогательная. Про лесбийскую любовь. Я покачиваюсь под музыку, подпеваю:

— «Если б ты, солдатик милый, не был женщиной красивой…» Игорек, правда, класс?!

— Ну, не знаю. Я в этом жанре слыхал кое–что и получше… Что смеешься?

— Я еду на скачки без шляпы, и ты, как китаец. Скажите, сэр, где ваш костюм для скачек?

Приехали. Это невыносимо красиво. Нарядные всадницы в русском пейзаже. Поле в желтых цветочках. Конюшня. Забор из провисших жердей. В каждой всаднице мне видится Маша. Белые лосины, черная каскетка, красный редингот. Вот и она: ноги болтаются в лаковых голенищах. Чем–то обеспокоена. Слезает с лошади.

— Где твой пиджак?

— Редингот. Он у Насти. Она вперед выступает.

Рединготы казенные, красного сукнеца, в подпалинах утюгов.

— Игорь, смотри, у тебя ведь такой же! Тот пиджак, что для презентаций…

— Что ты хочешь этим сказать?

Ничего не хочу, меня от радости заносит, и некому осадить: «Уймись, Горинская!» Пахнет лугом. Маша волнуется, ей сдавать на разряд. А Чмутов? Почему Чмутов нервничает? Стесняется быть незаметным? Я занимаю зрительское место на бревнышке, достаю морковку, Толик с Зоей угощают Машину лошадь. Толик счастлив:

— Ирин, потрогай губы… Словно бархат.

Зоя светится:

— Мам, я тоже буду здесь заниматься!

Маша с подругами расставляют препятствия, барьеры, недавно выкрашенные масляной краской, белой, красной и голубой. Тут же вьется мальчишка лет десяти. Только вчера я оттирала Машу бензином, она поворачивалась то одним боком, то другим и рассказывала, с удовольствием повторяясь:

— Маратку укусила Крона, он невезучий, Маратка! Вот еще на локте протри… Ему больно, а всем смешно, его же лошадь укусила, Крона. Ой, здесь не надо, щекотно! Он под ногами вертелся, ему обидно, конечно, никто не думал… А Крона его как цапнет!

Сейчас Маше хочется всех показать:

— У Маратки палец в зеленке. Ему одиннадцать, Зоя тоже могла б заниматься… Настя Сазонова на моей Буфатории. Мы по очереди. Ты что, не помнишь? Нет, то Юля Семенова, на Баксировке. Мам, ну ты правда не видишь, та лошадь бурая, а та гнедая?!

Увы мне, не вижу. В двенадцать Машиных лет мы смотрели «Королеву Марго», видеофильм, не запрещенный для детей. Я не ожидала, что Изабель Аджани отдастся гугеноту прямо здесь, в телевизоре, я впервые наблюдала такое при Маше, я не знала, как быть! — и решила не акцентировать. Все мы в детстве что–то такое читали — у Мопассана, Цвейга, Фейхтвангера… ее потрясут эти кадры. Стесняясь дочери, я старалась не разглядывать гугенота. Во время Варфоломеевской ночи спросила:

— Маша, кто это?

— У которого лошадь украли. У него еще красный сеттер.

— Это он был с Марго?

— С какой Марго?

А я путаю лошадей. Вот и сейчас. Несколько всадниц разминают лошадей на кругу. Одна лошадь то ли скрипит, то ли булькает. Чмутов спрашивает:

— Это что?.. Селезенка? Вот это да! Иринушка! У меня же в стихотворении сказано: «Крякну селезенкою…» Только подумай! Я и не знал. А у других почему не крякает? Маша!

— Это только у жеребцов.

— Надо же! Только у жеребцов? А я, жеребец, написал и не знал! «Крякну селезенкою!» Что происходит, ты подумай, Иринушка!

Он вмиг воспрянул, взвинтился, оживился… Стал разглядывать лошадей, вдыхать воздух, высматривать в небе ястреба. Он стал искать свои знаки согласия в природе.

С природой вышло что–то не то. Как с компьютером. Вечно я путаю героя с автором… Кто ж догадается, что и герой речей — персонаж? Я обнаружила это, когда мы ездили в баню к Пьюбису. Повела Чмутовых в лес, мухоморов почти не встретилось, и они быстро устали, запросились назад, они опасались заблудиться. Я хотела порезвиться в пруду, но Лариса не стала купаться, а Игорь нервничал, оказалось, он неуверенно плавает. У камина посидели недолго, дров сожгли мало, рано ушли спать. Зато привезли с собой вкусный пирог. Бодро мыли посуду. Наносили с колонки воду и затерли пол около умывальника. Когда вернулась моя мама, ей было не к чему придраться. Ну, разве что… «я не люблю курящих женщин… румяна яркие, помада темная…».

Мы гуляем вдоль поля.

— Игорь, Лариса приехала? Все в порядке?

— А ты соскучилась? Как по младшей сестре? У нас старший руку сломал… Не важно где — совсем другое важно. Девушку с Лериной обложки помнишь, нет? На моего Сашку похожа. Там рассказ про барышню, которой отрезало ногу. Не читала еще? Поэтому он и сломал свою руку… Рука, нога, лестница или поезд, — не имеет значения. Знай, Иринушка, все, что напишешь, случится! Берегись. Это страшное дело. Ты, кстати, с Лерой говорила?.. Она рассказывала о мухоморах?

— Ты же и так все знаешь. Сначала ее тошнило. Потом она записала: «Чайки на катушках» — и теперь не знает, что это значит. Ей казалось, она на полянке сидит. И будто она большая–большая, совсем огромная, а ты маленький–премаленький.