Марина Голубицкая - Вот и вся любовь

— Что теперь будет?

— Ай, даже в голову не бери! Больше трех дней им не продержаться! Я купил для вас гречу. Увезешь три кило?

— Откуда ты взял, что им не продержаться?

— Чтоб ты знала, я сталинградец. Твой старый дядька все–таки мужчина. Видишь, новая палка? Угадай, сколько весит?

— Тяжелая?

— Вообще ничего! Вот Зоечка — Зоечка пусть возьмет. Так ты знаешь, эта стерва Бэлка завела собаку, чтоб та погрызла мою трость.

Всю жизнь Фима проработал на радио — мастером звукозаписи, 50 лет в строю. Знакомых у него было полгорода Киева плюс Иосиф Кобзон. Он опекал старушек — своих подружек и бывших пассий и гордился женой: «У нас два высших образования, и оба Цилины». К золотой свадьбе Фима сделал монетки с двуглавой ощипанной курицей о двух смешных узнаваемых профилях и номиналом «Один Цылик». Циля до пенсии работала звукорежиссером на телевидении, сейчас там трудилась Женя — инженером.

Женя уже развелась, муж оказался пьющим даже по Фиминым меркам, и теперь во всех комнатах толпились гости: Бэлины программисты, телевизионщики, друг фотограф, просто родственники и старички. Все знали, какие каналы смотреть, что слушать, все говорили про танки, Ельцина, Горбачева, Форос и самостийность Украины. Каждые полчаса кто–то приходил с новостями, во всех комнатах звонили телефоны…

Ночью мне снилось, что по улицам идут танки. Дом стоял на углу, на холме, — транспорт взбирался с двух сторон с натужным шумом. Мы спали в Жениной комнатке странной конфигурации. Жара, открытое окно, верхний этаж, мы втроем на крошечном диванчике. Во взбудораженном мозгу крутился вопрос: зачем? Зачем, ограждая столь малую площадь, так высоко вознеслись эти стены? Я просыпалась, ложилась грудью на широченный подоконник, вглядывалась вниз, в темноту: танки, не танки, непонятно, откуда шум — на стадионе, на Саксаганьского или мерещится? Прикрывала девчонок простыней.

На следующий день, в Лавре, какая–то итальянка, обрадовавшись бантикам и косичкам, сфотографировала моих девчонок на фоне храма и дала Зое три рубля на конфеты. Я честно хмурилась, качала головой, мне было не до детей, не до экскурсий, хотелось в штаб, к Фиме на квартиру, участвовать в борьбе, обозначить свою позицию! Может быть, написать плакат, повесить на спину? Меня схватят, а как же Маша с Зоей? Казалось, в жизни не может быть более важных событий, и раздражало Фимино легкомыслие: пакует гречу, чинит часы. И когда все случилось, как он предрекал: и Хасбулатов на съезде! и Горбачев из Фороса! — я думала, ничего значительней на моих глазах уже не произойдет, мое поколение запомнит ГКЧП навсегда — и час, и место, где слушали обращение… А Фима укладывал фрукты в коробочку, перевязывая тесемкой:

— Это вам на дорогу.

Через полгода у Жени убили любимого. Рэкетиры. Били в голову, нанесли травмы, но он еще смог добраться до Жени.

— Он лежал прямо тут, у меня на диване, — рассказывала тетя Циля в Иерусалиме. Диван остался в Киеве, но нам казалось, что диван стоит прямо тут .

У меня есть фотографии красивой счастливой Жени… Потеряв любимого, она стала полнеть, расширяясь в плечах, словно становилась все сильнее, стала брать на себя все больше забот: подыскивала для бывшей свекрови сиделку, записывала бывшего мужа к зубному. Женина близкая подруга, уезжая в Израиль, поручила ей своих престарелых родителей, Женя их навещала, а когда понадобилось, выправила все документы, помогла собрать вещи, продать квартиру, посадила на самолет до Тель — Авива. Она так хорошо с этим справилась, что к ней стали обращаться совсем дальние родственники и не очень близкие друзья. Для других Женя легко всего добивалась. И еще — она умела зарабатывать. В этой семье зарабатывала Женя. Бэлин труд программиста дешевел с каждым днем, а у Жени были твердые взгляды на то, какой нужды не должны испытывать близкие: питание должно быть полноценным, Циле нужны сердечные лекарства, а Фиме… Фиме нужны его боевые сто грамм — чтоб вы знали, он все же не алкоголик.

Женя занялась бизнесом, но разбогатеть не смогла, потому что всем помогала, и партнерам по бизнесу, и троюродному брату в Свердловске — тот в поисках нового дела выпустил детские книжки и купил в кредит колбасный завод. Она взяла у Лени все: и не распроданный тираж Андерсена, и недоукомплектованный завод на колесах. Женя прилетела в Свердловск в конце апреля, в последний день перед пасхой. Приготовила пасху, купила кулич, покрасила яйца и вечером повела нас в церковь — святить.

— Мне так хорошо с вами, — сказала Женя. — Сейчас редко встретишь кого–то, с кем хорошо. Просто так, ничего не объясняя.

Мы были ровесницы, но я не чувствовала этого — мне просто нравилось идти с ней в церковь, в недавно открывшийся храм, маленький, свежевыбеленный, почти пустой. Храм отапливали батареи, выкрашенные, как в детском саду, голубой краской. Я привыкла видеть парадные церкви, церкви–музеи, а здесь на полу лежали вязаные половики и на стенах висело всего несколько икон — ни киевского золота, ни пышного убранства. Человек шесть старушек толпились вкруг стола, куда ставили яйца и куличи, он был застлан байковым одеяльцем и льняными салфетками…

Когда мы вышли из церкви, уже стемнело, зажглись и звезды, и фонари. Небо казалось почти черным, но излучающе живым. Видимо, накануне прошел дождь, и подморозило: деревья словно остекленели, их ветви были запаяны в лед — каждая ветка и каждая веточка в свой футляр. Деревья тянулись вверх, преломляя свет фонарей, но это были не хрустальные безделушки, а тополя, живые и могучие, и в том, что они казались невесомыми и светились, было настоящее чудо.

Я замерзла в первый же день. Вся семья наслаждалась новым мозганом (так звучит на иврите кондиционер).

— Это не будет слишком холодно? Ты уверена, Циля, что тебе так полезно?

— Да сделайте уже, наконец, мне морозно!

Я привыкла, что у Фимы жарко, что он шлепает по квартире в трусах и проветривается на балконе. Теперь я ушла на балкон согреваться, а Фима разлегся в кожаном кресле, смотрел концерт по ОРТ и временами заглядывал на вторую программу.

— Иринка, ну что ты ушла? Иди ко мне. У тебя часы идут правильно? Ты видела мое кресло? Смотри, как раскладывается. Совсем почти новое. Они хотели его выбрасывать. Ты представляешь — такое кресло? Я сказал, я починю его вам даром, они сказали, лучше возьми его себе. Меня же все любят… — он пожевал губами, — Фиму знают. У меня всегда с собой водочка во фляжке. Я прихожу в совет ветеранов… Ты же не видела мою фляжку! А палка — ты знаешь, сколько она весит??

— Ай, папа! Оставь уже ее в покое! Иринка, ты хотела позвонить своей учительнице?