Владимир Пронский - Стяжатели

— Пора тебе, Герман Львович в губернскую столицу перебираться, иначе совсем ты закиснешь в тамошних лесах!

— А деревяшки на кого оставить?!

— Можешь ли ты на кого–то положиться, чтобы наше общее дело не загубил?

— Вы же знаете о моем заме. Надежный мужик, шалить не будет!

— Вот и хорошо. А если вдруг начнет шалить, то мы ему узду накинем. Строгую! Так и скажи ему!

В тот раз Кузьмичёв не объяснил, в чем будет заключаться намечающаяся работа, лишь сказал, что она будет профильной. И слово свое держал. Через два месяца Шастина действительно перевели в Елань и назначили начальником отдела в губернскую налоговую инспекцию, обеспечили служебным автотранспортом. Как особо ценному специалисту, распоряжением губернатора выделили квартиру для его немаленькой семьи. Еще тогда Шастин понял, что всё это неспроста, что приглашение придется отрабатывать, но как, каким способом — было неясно. Но прояснилось, когда Ша- стина вызвал непосредственный начальник и поставил конкретную задачу: силами вверенного отдела провести комплексную проверку Княжского карьероуправления! Всё прояснил звонок Ивана Ивановича, который попросил после работы приехать к нему на дачу. Там–то Шастин окончательно понял и причину своего перевода в Елань, и теперешнее задание. Особенно, когда Кузьмичёв прямо сказал, плеснув виски в стакан Шастину:

— Никому не могу доверить это дело, только тебе, дорогой Герман Львович! К тому же должок теперь за тобой, а долги принято отдавать. Или отрабатывать!

— Нет проблем! — легко и охотно, уловив тон покровителя, отозвался Шастин, а про себя, иронизируя и издеваясь над самим собой, трижды послушно гавкнул, принимая команду: «Гав, гав, гав!»

— Вот и прекрасно! Выполнишь — получишь продвижение по службе. В скором времени мы будем менять зама в вашем управлении, так что у тебя есть прекрасная перспектива!

Все эти воспоминания и рассуждения мелькали в голове Германа Львовича, когда, сдав Самохвалова в больницу, он позвонил Ивану Ивановичу, объяснил суть происшествия, и сразу услышал грозное приказание:

— Немедленно ко мне!

В Елани, на площади Согласия, Герман Львович расстался с двумя сопровождавшими и вскоре остановился у главного подъезда старинного особняка, где размещалась губернская администрация. Герман Львович торопливо пробежал мимо дежурного милиционера, поднялся на третий этаж и постучал в высокую дверь знакомого кабинета. Хотя на стук никто не ответил, но Шастин и не ожидал приглашения; сек- ретарь Кузьмичёва наверняка отправилась домой, а ее хозяин, конечно же, не будет дежурить у двери приемной. Миновав «предбанник» и слегка стукнув в дверь, Шастин заглянул в кабинет Кузьмичёва, тот поманил:

— Заходи, не торчи под дверью.

Герман Львович положил на стол целлофановый пакет и папку с бумагами.

— Что это? — спросил Кузьмичёв и отодвинулся от предметов, будто они были радиоактивными.

— В пакете пятьдесят тонн баксов от нашего друга, а в папке протокол его задержания.

— Ну и зачем ты мне это приволок?!

— Не домой же к себе везти, и не в прокуратуру, где сразу за это ухватятся!

— Поменьше. — Кузьмичёв показал на собственный язык и потрепал им: мол, не болтай лишнего. — Что с нашим другом приключилось?

— Слабаком оказался. Сознание в машине потерял. Сердечный приступ.

— Откачали?

— Больница близко была. Врач сказал, что вовремя привезли.

— Как немного оклемается, продолжай с ним работу по полной программе. Теперь ему и деваться некуда, когда жизнь была на волоске, а за жизнь ведь каждая букашка цепляется! А сейчас езжай домой и отоспись хорошенько, а то у тебя глаза, как у рака вареного! — по–отечески сказал Кузьмичёв и подал руку Герману Львовичу. Когда тот повернулся, чтобы уйти, остановил: — Погоди! А это кому? — И указал на пакет и папку. — Как принес, так и забирай. Мне такого богатства не надо. Верни его нашему другу, если, конечно, будет хорошо вести себя. Пригодится на лечение.

Самохвалов по–настоящему пришел в себя лишь под утро. Только тогда понял, что находится в больничной палате, что лежит на высокой кровати, и к носу тянутся две красные трубки, а на левой руке изогнулась такая же трубка от капельницы. Он в какой–то момент даже засмотрелся на бесконечный водопад капель, вытянувшихся почти в струйку, а о боли в груди вспомнил только тогда, когда слегка шевелился, меняя положение. Почему–то именно в этот момент захотелось узнать, как он попал сюда, знает ли об этом Оля? Чем больше было вопросов, тем меньше оставалось сил, чтобы позвать кого–нибудь, спросить обо всем, что в эти минуты волновало, но не оказалось рядом такого человека, и незаметно он опять впал в забытье… Открыл глаза, когда за окном вполне рассвело, а в углу окна сверкало солнце. Трубок в носу уже не было, но игла капельницы, прихваченная пластырем, по–прежнему висела на руке. Но не это удивило или обрадовало, а фигура женщины в халате салатного цвета, вполоборота повернутая к стеклянному столику. Не видя лица женщины, он заметил, как она ловко что–то перекладывала на столике, мелькая розовыми пальчиками, при этом совсем не обращая на него внимания.

— Вы кто? — спросил Самохвалов и не узнал своего голоса, показавшимся до неузнаваемости слабым и сиплым.

— Проснулись, Антон Тимофеевич?! — повернулась женщина. — Я — дежурная медсестра.

— Где я? Что со мной?

— Вы в 1‑й княжской больнице. Ничего страшного с вами не случилось. Небольшой сердечный приступ на фоне накопившейся усталости.

— Дома знают?

— Да. Вечером приходила ваша супруга, но будить вас не стали.

Лишь по истечению пятых суток его перевели из реанимации в палату, где началась новая жизнь, и он начал постоянно встречаться с Ольгой Сергеевной, у которой теперь была в распоряжении служебная машина мужа. А главное — увидел пришедшую навестить Ладу. Собиралась она к нему, правда, без особенного энтузиазма, хотя и не настраивала себя ни на что плохое. Отца действительно хотелось увидеть, сказать теплые слова, помочь своим присутствием. Ведь она еще сама не до конца выздоровела, не могла резко повернуться, да и походка далека от прежней: почему–то, как ни старалась держаться прямо, а всё равно пока ходила одним плечом вперед, отчего вид ее, особенно издали, казался угрожающим.

И все–таки сегодня Лада стала иная. И произошло это полчаса назад, когда она побывала у гинеколога и врач подтвердила ее догадки, сказав, что она беременна, даже примерный срок назвала: четыре–пять недель. И от ее слов, оттого, что догадки превратились в реальность, оттого, что она скоро станет матерью, Лада забыла о собственных болячках.

С этим настроением и появилась у отца, заранее договорившись с матерью, чтобы и она в этот момент находилась у него. Лада понимала, что совершенно не знала, о чем говорить наедине с больным отцом, как вести себя с ним — она его и больным–то не представляла, потому что никогда прежде не видела его беспомощно лежащим в постели; он даже гриппом никогда не болел.