Володя Злобин - Ужин моего таракана

Отодвигаемый шпингалет щелкнул, как затвор автомата, и я приготовился потянуть за обшарпанную ручку, когда обратил внимание на пробоину в стекле. Постоянный сквозняк из нее частенько простужал меня. Сейчас же дыру в стекле затянула трепещущая на ветру паутинка. В ней, нахохлившись и подобрав лапки, сидел Пашка и сердито глядел на меня, как будто говоря: «Хозяин, ты дурак что ли? Почему меня не замечаешь?». Меня прошил электрический разряд, воззвавший к жизни тело. Паук стал больше, уверенней в себе. Столкнувшись с вызовом, он не струсил и теперь, как лоцман, пытался совладать с сильными для его утлой лодчонки ветрами.

Я застыл, соперничая в неравной дуэли с его четырьмя парами глаз, а крестовик, не одарив меня вниманием, обижено повернулся спинкой и заполз в расщепленный фрагмент рамы. Паук самостоятельно перебрался на новое место жительства, к более оживленным мушиным трассам, но не умер и не покинул меня! Разорвал проклятый параллелепипед комнаты. Вырвался из ее границ и выжил. Я успел позавидовать своему другу, еще как следует не обрадовавшись его чудесному воскрешению.

— Ай да Пашка, ай да паучий сын!

Прежде, чем меня свалила усталость, я поклялся, что заслужу Пашкино прощение. Поймаю ему самую жирную и толстую муху, еще не впавшую в спячку. Вера на экране давно исчезла под громогласные аплодисменты, но теперь ее образ появился внутри меня. Он был настолько ярок и чист, что вымотал меня эмоционально и я осел прямо на пол. Передо мной тут же начали показывать старый диафильм, и я мало что понимал из этих монотонных, пресных дней.

Однажды я заметил хаос, который сидел на моем левом плече и пытался заглянуть мне в глаза. Я чесал его за ушком и он мурлыкая, перетекал в гармонию. Что за бред, подумал я. Тогда хаос заглянул мне в рот и спросил:

— Наркоман шоле?

Я очнулся на полу от долгого забытья среди пустых спичечных коробков. Было холодно. За окном начиналась осень, и я не знал, можно ли верить мутному стеклу. А если кто–то захотел обмануть меня и покрасил листья золотом, набрызгал на асфальт мерзкие лужи? Возможно все, что можно вообразить, и я лихорадочно думал о том, чего никто и никогда не пытался даже представить. Да, я наполнял мир новыми существами и образами. Был Толкиеном и Господом Богом в одном лице.

Это и был Ужин Моего Таракана. Поддерживать собственное бредовое состояние новыми бредовыми же идеями. Катиться по кругу, пытаясь его разорвать, но с каждым витком бесконечной окружности, оставаться всё таким же беспомощным. Многое бы я дал, чтобы суметь разорвать этот замкнутый периметр. Пол своего темного царства и половинку души.

Я отощал, как летучая мышь, и тонкие ряды поднимающихся ребер, превратили мою грудь в тюремную камеру. В пустоте, за тонкой мясной перегородкой, как сова, по–прежнему ухала догнивающая грудная мышца.

Слышите, вы!? Я отказываюсь называть ее сердцем!

На правой руке выросли свежие шрамы. Дециметры невыполненных мною весенних обещаний. Каждый шрам — моя ошибка. Сжав кулак, я любовался, как в горных цепях рубцов, просыпаются крошечные вулканы с багровой кровяной лавой. Набухающие рубцы трещали и лопались, и кровь, смурная и затхлая, тонкими ручейками сбегала по алой длани. Я не чувствовал жизнь, и это было прекрасно.

Планета по–прежнему вращалась вокруг небесной оси, но мои мысли бежали против часовой стрелки.

Любовь оторвала мне ногу и вырвала глаз. Короче, превратила в пирата. Это вгоняло меня, как и всякого калеку, в уныние. В такие минуты хочешь походить на людей, у которых сердце болтается где–то между ног. Но, по великому кармическому закону, с которого никчемный Ньютон слизал все свои измышления: за все надо платить и ничто никуда не исчезает просто так. Страдание, такое же ясное состояние любви, как и эйфория. Триумф и катастрофа всегда идут рука об руку.

Еще одно прожитое лето, и что я вложил в него? Остается слушать Ночных Грузчиков, чтобы испить всю депрессию этого мира. Все плохо — нечего и пытаться. Я настолько смирился с этим принципом, что начал ненавидеть всякого, кто ему не соответствовал.

Поэтому однажды, уже ближе к листопадам, я увидел в городе Бориса, чудно наряженного в свой непонятный костюм с оберегами. Мое эго, нуждающееся в спонсоре, хотело, было, его окликнуть, но позже передумало. Шаман, согбенный и сосредоточенный, шагал вперед. Я незаметно пошел за другом, который держал в руках огромную и явно тяжелую, холщевую сумку, а за мной тут же, семеня и подпрыгивая, увязалась ворона. Я понимал, что шаман знает, что я за его спиной, но то, что он не оглянулся, говорило мне, что Боря занят чем–то куда как более важным. И, прежде чем шаман зашел за звякающие железные вороты собачьего приюта, я понял кое–что очень важное и моя злоба, выгрызающая нутро, попыталась вырвать мой кадык. Меня осенило от осознания простой мысли: Боре нужна была водка для того, чтоб выменивать на нее у сторожей скотобойни, откуда мы взяли для нашего ритуала череп, кости и остатки мяса. После он относил их в собачий приют.

Так он расплачивался за потерянного пса, в будке которого спал летом. Духи отняли у него четвероного друга, а он, используя приобретенные возможности, пытался помочь таким же несчастным зверушкам. Вот зачем ему был нужен яд! Главное качество шамана — это хитрость. Он знал обо мне больше, чем я мог догадаться. Обхитрил, бестия!

Я не стал дожидаться его возвращения и, окинув взглядом решетчатые вольеры, поспешил убраться прочь. Всякая искусственная несвобода напоминала мне об ужасах любви. Ворона исчезла черной точкой в небесах. Будто кто–то ткнул гелиевой ручкой в небо.

Часто заряжали дожди. Я ждал, когда они расстреляют меня холодной дробью, но они били серой влагой. Ливень был похож на тонкий, пропущенный через дуршлаг, насморк.

Как–то, рассматривая поднятый с земли умерший лист и находя в нем иссушенные вены наркомана, я почувствовал Настю. Противоположная сторона улицы скрадывала ее от меня, но и через поток машин чувствовалось, что она счастлива. Я видел ее сытую ауру без всякой гнили и червоточины. Цвет ночного неба, разукрашенного фиолетовым фломастером. За руку ее держал какой–то высокий человек, с зачехленным фаллосом гитары за спиной.

Мне просто нужна была хоть одна грубая фрейдистская ассоциация, чтобы остановить кровотечение, возникшее внутри легких, селезенки и печени. Зажмурив глаза, я медленно побрел через улицу, заставив себя сосредоточиться не на Насте, а на дорожном потоке. В голову неожиданно вломился образ Светы. Я видел ее с неделю назад, когда тщетно искал родственную душу, но нашел ее парней. Света курила и хохотала, опершись окороками о какую–то потасканную машину. Ее обнимали сразу два парня, на двоих ее как раз бы и хватило. Овощ, вернувшийся на грядку. Теплица с ней.