Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Но чего ожидает Чоун?

— По-моему, ему все равно, — сказала она.

— Ну а что все-таки будет?

— Ну, ему будет велено вернуться домой.

— И он поедет?

— Ну, он сделает, что ему прикажут.

— А что потом?

— Вы не знаете моего отца. Джетро Чоуна убьют. — Она говорила совсем не как студентка колледжа Смита. — За тысячу долларов вам убьют кого угодно, достаточно позвонить по телефону, — сказала она спокойно. На секунду валы тумана разошлись, она оказалась в светлом коридоре, и он увидел ее сурово сжатые губы. Но тут же белый вал накатился на коридор, заколыхался вокруг них, и вновь она превратилась в неясную тень.

— Еще одно, — начал он, но она уже встала и отошла от него, словно знала, что он собирается сказать: «Если вы знаете, что произойдет, и даже предвкушаете это с таким удовлетворением, то чего же вы боитесь сейчас?» Вместо этого он пошел за ней и негромко позвал:

— Джина, Джина! — Но когда он догнал ее у борта, она не обернулась. — Все хорошо, — сказал он.

Он понимал, что, рассказывая ему это, она пыталась вырвать Чоуна из какого-то тайного, полного муки уголка в своем сердце, выбросить его туда, где на него можно было бы посмотреть со стороны, почувствовать, что его больше нет в ее жизни.

Здесь, в тумане у борта, он мог тихонько взять ее за локоть, который был так близко от него. Но едва он привлек ее к себе, как почувствовал, что она дрожит от волнения. До сих пор она всегда полностью владела собой. Каждый раз, выходя на палубу, она улыбалась — спокойно и мужественно.

— Вы будете со мной в Лондоне, Айра, правда? — сказала она напряженно. И казалось, она прошептала: «Вы будете со мной, когда Чоун исчезнет, правда?» — Это волнение заставило его почувствовать, что для нее смерть Чоуна — уже совершившийся факт. Заставило почувствовать это с такой уверенностью, словно он месяц спустя прочел в какой-то газете о том, как некто Джетро Чоун был найден мертвым в темном проулке — его сначала избили, а потом пристрелили; и ему стало так же муторно, как стало бы тогда..

— Ну, он сам виноват, — сказал он.

— Не тратьте на него вашего сочувствия, — сказала она жестко. Но она уцепилась за него, ее пальцы впились в его руку. — И мы будем в Лондоне, и мы будем вместе, правда? Ведь правда, Айра Гроум? Вы совсем другой. Мне с вами легко, Айра. — Словно она изо всех сил старалась представить себя с ним на берегу — и не могла, как бы ни старалась.

— Ах, Айра, почему бы и нет? Почему бы и нет? — Ее пальцы вновь стиснули его руку. И он почувствовал, что она, лишь бы сделать эту надежду реальной, претворить ее в действительность и так покончить с какой-то внутренней борьбой, готова броситься в его объятия прямо здесь, у борта. Затем, когда они вновь провалились в туман, точно в сугроб, она скользнула вдоль борта шагов на пять, словно проверяя, пойдет ли он за ней.

— Погодите, — сказал он, и она подождала, пока он не прикоснулся к ней. — Я здесь с вами, Джина, — сказал он. — Я всегда рядом. Не надо чувствовать себя одинокой. Я понимаю, как вы одиноки здесь, на корабле, после всего, что произошло. Это страшное время в вашей жизни, страшное и одинокое. Здесь не место, но я хотел бы сказать вам многое. И мы будем в Лондоне вместе… Правда, Джина, правда! — Тут у нее за плечом он увидел приближающийся к ним силуэт, и она обернулась, словно инстинктивно. Сперва темное пятно в тумане, потом вырисовалась широкоплечая фигура. Это был Чоун.

— Ничего ему не говорите, — торопливо шепнула она.

— Лучше бы он держался подальше от лазарета.

— Я с ним справлюсь, — сказала она.

Однако в сумерках, спускаясь с мостика, чтобы поспать час-другой, он услышал у левого борта ее смех, веселый и непринужденный. А потом услышал смех Чоуна. Он не поверил своим ушам. Что она за женщина, подумал он, если стоит там и смеется с человеком, который так ее унизил? Неужели ей это нравится? И Чоун словно бы сказал ему: «Разве похоже на то, что ее изнасиловали, а?» Они, по-видимому, болтали с двумя матросами. Чоун говорил:

— На берегу пригласить на обед всех вас я не могу, но почему бы не устроить вечеринку? С шампанским?

И голос матроса:

— А можно мне взамен шампанского, мистер Чоун, немножко рому или виски? — И все они засмеялись.

Теперь он увидел их: Чоун шел, поддерживая ее за локоть, — и внезапно ручища Чоуна, сжимающая ее локоть, стала для него откровением. Чоун словно околдовал ее. «Как он это сумел, черт его дери? Откуда у него эта власть?» — подумал он и, отвернувшись, взглянул на впередсмотрящих, которые одиноко вырисовывались на своих вышках, словно высеченные из камня фигуры. Тут он заметил, что голова Боузли покачивается, и вспомнил, как Боузли говорил другим матросам, что на верхнем мостике вой помпы в машинном отделении звучит, словно стоны ветра в телеграфных проводах у него дома, в долине Оттавы. Он раздраженно крикнул:

— Боузли!

— Сэр?

— Следите за собой! Еще раз закроете глаза, и попадете на губу!

— Слушаю, сэр!

А внизу у трапа штурман сказал:

— Зря теряете время, номер первый. Из этого парня вам моряка не сделать.

— Если не сделаю, значит, этот проходимец возьмет надо мной верх. Лучше бы он так и ездил в своем такси.

— Он при мне говорил, что больше в такси не вернется. Думает стать букмекером.

— Ненадолго. Либо угодит в тюрьму, либо опять сядет за руль, — сказал он.

Теперь он мог расслабиться, снять напряжение перед сном и не стал торопиться. Матросы, растянувшиеся на матах под орудийной площадкой, насмешливо поругивались и сыпали шуточками. Он остановился послушать. Английский морячок на своем йоркширском диалекте разглагольствовал о женщинах. Это выходило у него ловко. Через его руки прошли женщины самых разных стран, утверждал он, и, хотя матросы хохотали над ним, им хотелось, чтобы он продолжал, им хотелось верить, что он и в самом деле может объяснить им, чем французские девушки отличаются от итальянских, что он действительно знавал Марго, знаменитую шлюху из Калькутты.

— Эх, но португалочки! — сказал он. — Молите бога, чтобы вам попасть в Португалию.

И он принялся рассказывать про семью в Лиссабоне, в которой была пятнадцатилетняя дочка, и про то, что произошло, когда он жил у них.

— Врешь ты все, английская крыса.

Это сказал сигнальщик? Или кочегар Бригс? Нет. Кочегары держатся особняком.

— Нагородил дерьма с телеграфный столб.

Раздался хохот, но сразу стих, когда йоркширец заспорил:

— Да разрази меня бог! Такие уж в Португалии женщины.

— Не мешайте, пусть травит дальше, — сказал кто то.

Всем матросам, развалившимся на матах, хотелось, чтобы он продолжал рисовать перед ними заманчивые картины иных, незнакомых берегов. Это было в Лиссабоне, продолжал он. Матери там держат дочерей в ежовых рукавицах. А девушки любят черные чулочки. Он жил в доме португальского матроса, у которого была сестренка пятнадцати лет. Ну, прямо куколка. Семья нуждалась, а на сестренку положил глаз богатый бакалейщик, уже сильно в летах. Ну, и старичок признался матери, что побаивается юных девственниц. Вот если бы у девочки был опыт, он бы на ней женился. Ну, а мамаша — да благословит ее бог, она его всегда называла «милый англичанин»! — знала, что у него были женщины во всех портах мира и он мог бы научить девочку, как из бутона распуститься цветком. Разрази его бог, если мать не попросила его переспать с девочкой. И не один раз, чтобы она набралась опыта и могла угодить старому богатому бакалейщику. А хитрая мамаша только радовалась: она ведь все рассчитала — что ее милый англичанин скоро уйдет в море, и ни девочка, ни бакалейщик его больше не увидят. Вот так-то!