Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Не нравится мне этот режиссер, — сказала Лиза.

— Битком набит трухой, а теперь еще накачался виски.

— Не в том дело, — сказала она. — Я про то, что он красит волосы.

— До того, как прилепит их, или после?

— Ал!.. — Лиза отстранилась от него, смеясь совсем как прежде — глубоким, мягким смехом.

Ал был в прекрасном настроении, он был влюблен в Рим, в Лизу, в себя. Изучив план города, он решил взять напрокат машину. Тогда у них не будет никаких транспортных проблем. Он ведь как-никак старый таксист. В маленьком, взятом напрокат «форде-кортина» они никак не могли выехать с улиц с односторонним движением, которые все вели к Тибру. Машины сигналили ему, а он, весело хохоча, сигналил им и отвечал на их сигналы. Лиза хихикала и взвизгивала. Повороты он почти все проскакивал. В конце концов они выехали на окраину; там с крутой улочки открылся вид на крыши и холмы Рима, до самого купола св. Петра. На него они и ориентировались, когда ехали обратно.

— Все прекрасно, — сказал он. — Ну кто еще, кроме нас, побывал на окраине Рима? Ни одна женщина в мире не смотрела на Рим с таких отдаленных точек, как ты, Лиза.

— Отчего бы и не посмотреть с таким-то чудо-шофером, — смеясь, сказала она. — Знаешь, Ал, недели за две до нашего отъезда я встретила одну из твоих бывших девиц…

— Кого же?

— Какая разница? Я ее спросила, ненавидит ли она тебя, и знаешь, что она мне ответила? «Да нет, Ал по-прежнему очень мне нравится. Он меня так смешил». — Лиза рассмеялась. — И все же, чтобы переехать на другую сторону Тибра, мы потратили полдня. С завтрашнего дня будем брать такси.

Они стали пользоваться такси и изъездили весь город. Ал считал, что и Лиза заворожена Римом, но иногда ловил странное выражение у нее на лице, словно она была растеряна и чем-то удивлена. Она говорила ему, что ей нравится новый Рим, живые люди, виа Кондотти и Корсо. Ал же отлично знал древний Рим и древних римлян, и теперь, когда он ступил на их землю, они словно ожили для него. Куда бы он ни шел, они повсюду сопровождали его. Он знал про них все и был с ними запанибрата. Стоя рядом с Лизой перед Пантеоном, он говорил: «Адриан, вот это был великий человек! С этим парнем я бы поладил». В тот вечер, когда они поднялись по широким, освещенным прожектором ступеням на Капитолий, у него перехватило дыхание — в творении Микеланджело он ощущал иную гармонию и смысл. Он кружил Лизу в танце вокруг Аврелия на коне, пока она не стала спотыкаться о булыжники, и тогда, запыхавшись, глядя на императора, крикнул:

— Вот и мы, старина Марк! Ты о чем там думаешь?

— Плевать мне на то, о чем он думает!

— Перестань, Лиза!

— Сам перестань.

— Мне нравится эта лошадь.

— Все мальчишки мечтают об оловянной лошадке, — скучным голосом сказала она и пошла прочь от статуи.

Он нагнал ее и жалобно возразил:

— Но это же самая большая лошадь на свете!

Взяв Лизу за руку, он почувствовал, как напряженно вздернулось ее плечо. И только тут понял, что ей недостает его внимания, и даже вздрогнул от досады: она в Риме — в красивейшем городе мира, но ей хочется, чтобы он видел только ее красоту, чтобы она была самой красивой. С того вечера он с удивлением стал замечать, как странно она себя ведет: сущие мелочи раздражали ее, и она старалась настоять на своем. Ему нравилось бродить по Риму без всякого плана: неожиданно они натыкались на какие-то руины, заходили в ресторанчики, разглядывали антикварные лавочки, церкви. Все приводило его в восторг. Но если он вдруг хотел перейти дорогу, она начинала спорить: они не здесь планировали перейти. Какое имеет значение, где перейти? Можно подумать, у нее в голове карта, которая только ей одной ведома, а ему нет, и если они не будут следовать этой тайной карте, все рухнет. И он говорил ей резкости.

Для собора св. Петра они выделили особое утро, но в это утро шел дождь. Они выжидали почти до вечера, когда выглянуло солнце, и договорились провести час в соборе, а потом посидеть в кафе на Пьяцца дель Пополо. Ей нравилось это кафе. Молодежь там выглядит так, как и должна выглядеть в Риме, утверждала она. Едва они вошли в собор, как он прошептал: «Боже мой, да это же сокровищница Европы!» Он любовался красновато-коричневым и серым мрамором. Глядя на высокий папский алтарь с витыми колоннами Бернини, он сказал:

— Как странно, Лиза. Я стою перед алтарем, но благоговею не перед богом, а перед человеческим гением.

— Час прошел, Ал. — Лиза потянула его за рукав. — Пойдем.

— Час? Ну и что?

— Ты сказал: час.

— В соборе святого Петра, Лиза, я не смотрю на часы.

— Ах так?

— Погоди. Куда ты?

— На улицу. Подожду тебя там.

Он смотрел, как она, жестко стуча каблучками, идет по главному проходу — маленькая фигурка в громаде базилики, в желтом платочке на голове. Он последовал за ней. Нагнал у самого выхода, схватил за руку. Какие-то паломники удивленно поглядели на них.

— Может быть, я больше никогда в жизни не увижу этого собора, — сказал он.

— Ну и смотри его, пожалуйста, — сказала она, — а я посижу на ступеньках.

— Нет, это не разрешается. Тебе не позволит служитель.

Работа служителя заключалась в том, что он сгонял девушек, которые присаживались на широкие ступени, словно голубей, и смотрел, как они упархивают прочь.

— Меня он не тронет, — надменно сказала Лиза.

— Пора уж тебя кому-то тронуть. Эти бесконечные пререкания из-за любой ерунды! — И вдруг с тревогой Ал мягко спросил: — Что-то случилось, Лиза?

— Со мной?

— Ты беременна?

— С ума сошел?

— Лиза, ты совсем другая, ты — не ты.

— Кто же я в таком случае.

— А ты как думаешь, кто ты?

— Прекрасная Елена, тупица! — И она злобно отбросила его руку, потянувшуюся к ней. Потом подошла к нему вплотную, напрягшись, откинув назад голову: лицо ее пылало мрачной яростью. Он почувствовал, как что-то отчаянно и беспощадно рвет его, словно когтями. Она силилась отторгнуть от него что-то свое и спрятать в своей темной глуби. Он даже рот раскрыл от изумления. И когда она увидела, насколько он ошеломлен, на лице у нее отразилось исступленное удовлетворение. Она медленно отошла, села на нижнюю ступеньку и, не обращая ровно никакого внимания на приближающегося стража, устремила взгляд на колоннаду по ту сторону широкой, мощенной булыжником площади.

— Ну и ладно, — крикнул он ей. — Сиди тут. — И ушел в собор. Но время от времени озирался вокруг: может быть, она снова пришла. Как-никак, она ведь католичка. Нет, его маленькая монастырская воспитанница ждала на ступеньке, когда ее сгонят прочь. Он понял, что не может сосредоточиться, и вышел. Она спустилась до половины лестницы и сидела одна на широкой ступени. Старый служитель стоял на другой стороне лестницы, он ее будто и не замечал.