Роман Солнцев - Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания

— Уходите, — проговорила она пресекшимся голосом. — Я не желаю с вами больше разговаривать.

— Но вы понимаете, что вы, защищая его, топите сами себя.

— Уходите! Вячеслав Михайлович! — вставая простонала она. — Слава!..

Маланина также поднялась и некоторое время укоризненно смотрела на Лаврикову.

— Успокойтесь. Я ухожу. С Вячеславом Михайловичем мы поговорим в другом месте. Поймите, это моя работа. Вот вы все жалуетесь, что милиция спит, прокуратура дремлет… а когда начинаешь заниматься делом, когда это касается каждого из нас… Но я об одном прошу: если вдруг будут какие–нибудь непонятные телефонные звонки, письма — немедленно сообщите мне. Вот мои телефоны. — Оставив на скатерти визитную карточку, Маланина наконец удалилась, шурша огромным плащом цвета золы и грохоча квадратными черными каблуками.

Девочек и Каргаполова все не было. Татьяна Сергеевна растерянно кружила по квартире. Подняла с пола несколько книг, поставила на место. Всю библиотеку обрушили, потоптали. Что они искали, потайной сейф в стене?

«Милый!.. где же ты?! Жив ли ты?! Даже если ты меня бросил, лишь бы ты был жив. Все равно когда–нибудь вернешься, не ко мне, так к дочери».

Вот и Каргаполов в дверях, и девочки с ним, у Вали в руках замок в картонной коробке и тюбик клея.

— Мы молодцы, мы всё купили! — провозгласил Каргаполов. — У нас есть молоток? Отвертка?

— У нас есть, — с нажимом ответила Валя, увидев блестки слез на лице матери.

— Перестань так разговаривать, — нахмурилась Татьяна Сергеевна. — В темнушке, возьмите, Слава. А я пока кофе сварю. Сил нет. — И она ушла на кухню.

— Про разговор не спрашиваю, — громко сказал Каргаполов. — Следователи — люди бесцеремонные. Подозревают всех, кроме себя. И на этот поставим крест. Вы пейте, Таня, пейте, девочки, я сначала дверь налажу.

Татьяна Сергеевна вышла с подносом, на нем чашки, сахарница, печенье.

— Да какой вор теперь сюда залезет? Два раза в одно место бомба не попадает.

— Кроме воров, есть мародеры, Таня. Но если попадется кто… хоть и адвокат, — застрелю! Не бойся, Таня.

Валя принесла из темнушки ящик из–под посылок с молотком, гвоздями и прочим железом. Мать кивнула дочери:

— Ты бы книги поставила на место.

— Сейчас, мама. — И подружки принялись ставить книги на полки.

Каргаполов вынул из двери старый замок и стал примеривать новый.

— Ах, немножко не такой взяли…

Валя уронила книгу.

— Нет!..

— Что, дочь?! — удивилась Лаврикова.

— Мы купили такой же замок!.. — Яростно заговорила Валя. — Вот папа приедет и запросто его поставит! А пока что мы с Ленкой подежурим… по очереди… обойдемся…

Вячеслав Михалович нахмурился.

— Да поставлю я этот замок! Что я, замки не ставил?!

— Нет! Вы только командовать умеете… в своей фирме… — голос у Вали зазвенел. — Вы сами даже машину не водите, шофер… А вот папа когда хотел, водил. А чаще пешком. Вот вернется — мы через весь город на Красную сопку пойдем…

— Милое дитя!.. — Каргаполов пошел пятнами, но заговорил проникновенным голосом. — Если бы Миша был жив, то, зная, как мучается твоя мама, давно бы вышел на вас… или они бы, всякие мерзавцы, вышли, чтобы шантажировать… Увы!.. Ох, черт!.. — Каргаполов поранил палец, отсасывает кровь.

Лаврикова стоя выпила кофе, разглядывает чашку.

— На кофейной гуще погадать?

Подскочила Валя.

— Погадай, мама!

— Что–то вроде собаки получилось. К чему собака? Выть буду?

— Не собака — обезьяна! Видишь, кудряшки?

— Ну и к чему обезьяна? По крышам буду бегать?

— А хочешь, Танечка, вместе полетим в Париж? — мягко заговорил Каргаполов. — И вы, девочки? Говорят, наши русские в Париже целую улицу купили… может, они что слышали? У меня хватит денег. Я не шучу, Татьяна Сергеевна.

Лаврикова, не отвечая, смотрела на напрягшуюся дочь.

— Не надо никуда ехать. Он в России. И я чую — живой.

— Ну, это уже какая–то сказка!.. — вдруг раздраженно воскликнул Каргаполов. — «К ней принцы сватались… короли…» Ну, где, где он живой?! Почему молчит?! В камень его обратили? Такую сказку ты мне пересказывала? В малую птичку заколдовали?..

— Может быть. — Лаврикова подошла к девочкам, погладила Валю по руке. — Может быть.

— Разришите!.. — проскрипел голос за порогом, на лестничной площадке.

Каргаполов, толкнув дверь, резко обернулся — в квартиру заглядывала сутулая старуха в черном платке. Она кланялась и говорила пугающим шепотом:

— Юлиан молится!.. Готовьтесь, готовьтесь встретить! Завтра в это же время придет сюда!..

Как алхимик, сидел теперь Миня день за днем возле змеевика, поглядывая, как горит пламечко под котлом и как из носика крана капает кристальная жгучая жидкость.

К ночи он от запаха спирта пьянел, а порой и пил ложку–вторую, хворь, кажется, отступила, но Миня стал терять память, руки дрожали. Он перестал бриться. Разбил стеклянную банку, за потерю которой старушка не дала ему вечером поесть.

— Ты што же, — шипела она, — по–христиански тебя пожалела, а ты меня по ветру пустишь?!.

Пустишь ее по ветру, как же! Случайно уронив кружку и подбирая ее, закатившуюся под огромную железную кровать старухи, Миня углядел под матрасом прижатый сеткой, уже со ржавыми вогнутыми следами бумажный сверток. Интересно, что может хранить старуха? Отвернув перины и угол матраса, он достал сверток, который тотчас распался на ромбические клочья. О, это опасно! А вдруг хозяйка явится! Хоть и сказала, что пошла молиться к подружкам, вдруг вернется?

Положив сверток на лавку, Миня осторожно размотал его — там были пачки российских денег, охлестнутые разноцветными резинками. Причем, три или четыре пачки банкнот, уже вышедших из употребления: по 500 000. Миня подумал, а не взять ли? Ему же нужно заработать, чтобы выкупить квартиру. Вряд ли старуха помнит, сколько здесь. Вдруг Таня вовсе не любит золотоголового Каргаполова, и тот ей скажет: выметайся или стоимость возмещай! А откуда ей такие деньги собрать? А старуха Мине совсем ничего не платит, он только живет при ней, кормится. Если каждая трехлитровая банка спирта — это семь с половиной литров водки, и каждая пол–литра стоит как минимум червонец… а Миня уже сколько ей сцедил «огненной воды»?

Нет, нельзя. Никак нельзя. Это безнравственно. Нет. Миня быстро смотал пожелтелые листы газет, сунул сверток на место, под матрас, подобрал с полу клочья отлетевшей рыжей бумаги, привел постель в порядок — и вышел на крыльцо. Жарко и стыдно стало. Но почему им не стыдно? Ей, старухе, которой он делает деньги?

— Здрасьте, Мишенька! — пискнул кто–то из–за покосившихся ворот.

— Здрасьте… — В деревне Миню уже знают, сразу стало всем известно — дядька он безобидный. Встречая у колодца, молодые вдовицы жалостливо оглядывают его, в коротковатых штанах и чужом рваном свитере, но не решаются заигрывать — уж больно шаток. Миня случайно услышал: его прозвали блаженным. А почему блаженным? Да потому, наверное, что он только улыбается в русую бороденку и ни слова не говорит…