Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

А между тем такая возможность у него была. На работе получил он интересное и новое предложение. Его приятель Феликс Голубев, в прошлом тоже хирург, но из тех, что не выносят постоянства, сейчас получил экспериментальную лабораторию, в которой затевал какие-то небывалые таинственные дела. Елисеев не очень вникал в них, он был клиницист и смолоду недолюбливал науку, но сейчас Феликс звал его к себе, соблазнял небывалыми возможностями и перспективами. Речь шла о пересадке печени — проблеме, которая не могла не волновать Елисеева. Но и представить себе, что он может оставить больных, целиком уйти в эксперимент на животных, было для него немыслимо, и он, не раздумывая особенно, решительно отказался. Однако Феликс тоже не отставал.

— Не обязательно же ты должен сразу что-нибудь отвечать, — говорил он, — я ведь тебя не тороплю. Приходи посмотри, поучаствуй в экспериментах. Ну, есть в тебе элементарное любопытство? Это же интересно!

И Елисеев пошел. Едва он открыл дверь в пахнущий мышами коридор, как сразу же вспомнил и узнал эту специфическую, своеобразную обстановку, свойственную многим подобным отделениям. В коридоре, вытянув ноги поперек хода, сидели двое прыщавых подростков в мятых халатах, коротавшие здесь унылые дни между провалом в институт и призывом в армию, из туалета слышался дружный девичий хохот и валил сигаретный дым, кто-то тащил в операционную приседающую на задние ноги и истекающую слюной дворняжку, — значит, ее уже накачали морфием.

Феликс вышел к нему в резиновом фартуке и перчатках.

— Явился? — сказал он весело и иронически. — Что, не нравится? Конечно, амбре не тот, порядку маловато. Но знаешь, Женя, это все ерунда, ты сейчас посмотришь, в чем суть, и вот увидишь, ты сам загоришься… Конечно, меня интересует не сама хирургия, не такая уж она сложная, обычная сосудистая операция, меня интересует результат, что из этого получится в принципе. Ты представляешь себе, какая это проблема?! Так что ты на мелочи пока не обращай внимания…

— Не получится. У меня другая профессия. Для меня нет мелочей.

Феликс засмеялся, не спеша закурил, щелкнув зажигалкой.

— Вот-вот. Потому-то ты мне и нужен. Но сейчас-сейчас идет черновая работа, а потом, когда уже начнет получаться, вот тогда и надо будет все поставить на должный уровень: стерильность, уход… словом, культурно выйти в клинику.

— Не будем об этом, мы же с тобой договорились! Лучше пойдем. Собака, наверное, уже готова.

— Успеется. Все необходимое сделают мальчики. Им интересно, заодно и поучатся. Пойдем, лучше я пока покажу тебе наше хозяйство. Это мой кабинет, вот этот закуток я отдал бы тебе, все-таки отдельная комната… здесь сидят мои биохимики и вообще все лабораторное хозяйство… здесь дыхательная аппаратура… а это специальная комната для подготовки животных, но вообще-то клетки. Ну как?

— Наверное, все прекрасно. Я не понимаю в этом. Пойдем в операционную…

В операционной было весело и шумно, подготовку собаки давно закончили и теперь в ожидании Феликса болтали, рассказывали анекдоты. Собака, привязанная на операционном столе, была раскромсана неумело и грубо, рана подсыхала, собака дергалась, пытаясь вытолкнуть интубационную трубку.

— Толик, добавь гексенальчику, и начнем, — бодро сказал Феликс.

И эксперимент пошел. Они работали не за страх, а за совесть, старались, торопились, кричали друг на друга. Видно было, что работают они со страстью и увлечением. В интересные моменты все дружно, толкаясь, лезли в рану. Но два раза за время операции Феликса звали к телефону, и он, обтерев руки салфеткой, шел, потом все по очереди отправлялись покурить. И все-таки, наверное, они были настоящие специалисты, потому что, несмотря на все, собака осталась жива. Мокрую, слабую, ее отнесли на холодный пол клетки.

— Ну как? — спросил Феликс и ревниво посмотрел на Елисеева.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Одно мне ясно: к вам я работать не пойду. Нет, ты не обижайся, пожалуйста, я совсем не в том смысле. Просто еще раз убедился, что мы занимаемся совершенно разными, непохожими друг на друга, делами. Уйти сюда — значит никогда не вернуться, так же как и ты никогда уже не сможешь прийти в клинику. Ведь не сможешь? Тебе бы скучно было у нас. А я, ты только правильно меня пойми, я бы в свое отделение тебя не пустил. Я все видел и оценил, ты прекрасно шьешь сосуды и вообще — хирург. Но, знаешь, эксперимент развращает. Вы же не видите, кого вы шьете. Вы не чувствуете никакой ответственности. И вы правы, какая ответственность перед собакой? Но беда в том, что ты можешь спутаться, забыть однажды, что там, в большой операционной, перед тобой лежит не собака, а одушевленное тело.

— Не понимаю. А какая тебе, в сущности, разница? Важно, чтобы я классно соперировал, и когда мы начнем пересаживать печень людям, вы не будете такие разборчивые, потому что это буду уметь только я!

— И прекрасно. Честь тебе и хвала! Можешь выдвинуться хоть на Нобелевскую премию. Но работать с людьми тебе уже нельзя. Мы если и рискуем, то ради больного, а ты — для науки. Потому что твой научный интерес для тебя во сто раз дороже пациента. Надо законом отделить науку от клиники!

— Вот как? Что-то ты стал слишком умничать, Женечка. А я и не знал, что ты такой ортодокс. С виду нормальный парень. Ну, смотри. Как говорится, была бы честь предложена, а вообще-то на тебе свет клином не сошелся. — Феликс нервно засмеялся. — И все-таки нюх у меня есть! Мне именно такой зануда, как ты, и нужен был, чтобы навести в операционной порядок. Больше-то ты все равно ни на что не годишься. Для науки надо иметь побольше широты.

— Вот мы и поладили, — сердито сказал Елисеев. — Каждому свое.

Ему было досадно, что вот не сумел он свои важные и очень серьезные мысли довести до Феликса так, чтобы тот понял его и не обиделся. Потому что ведь не в личных обидах здесь было дело, а в чем-то гораздо более принципиальном. Чем выше были научные достижения в медицине, тем меньше помнили и говорили о ее предназначении, о том, ради чего все это делается. Медицина становилась постепенно чуть ли не отвлеченной наукой, то есть переставала быть медициной, потому что эти две вещи взаимно исключаются. И он, Елисеев, для которого смысл его работы был именно во врачевании, оказывался чуть ли не ретроградом. Какой выход был из этого, он и сам не знал. Ведь нужна же, нужна была эта чертова наука! Если бы она бралась однажды с потолка, без жертв, а главное — без падения требований к себе! Неужели вся беда только в том, что наука оплачивается лучше медицины и потому все самые лучшие, самые предприимчивые умы устремляются туда? Нет, конечно же нет, наука несет в себе множество других соблазнов. Она дает свободу, развязывает руки, позволяет задавать природе захватывающе интересные вопросы. Конечно, лечением, чистой клиникой занимаются только такие упрямые дурни, как он. Ему нелегко будет с его докторской. Неужели Феликс прав?