Саша Окунь - Камов и Каминка

И вот теперь эта опора – опора, в которой он никогда не сомневался, – рухнула, сделав его жизнь бессмысленной, смешной и нелепой. Друг видел не его самого, а его отражение в кривом, недобром зеркале. Кто это говорил «счастье – это когда тебя понимают»? И вот выясняется, что его не только не понимали, его понимали совершенно превратно! Его откровенность, его любовь, были поруганы, оплеваны. Все, что он делал, все, что говорил, – все это было истолковано образом противоположным, злоумышленным и злокозненным. Обвинить его в самовлюбленности! Его, человека, который себя не только не любил – чего не было, того не было, – напротив! Он стыдился себя, презирал, знал лишь сомнения, боль, неуверенность. Денно и нощно грыз он себя за трусость, за бесхребетность, за отсутствие самостоятельности, за поверхностный ум, за свою несостоятельность в роли отца, мужа, любовника, сына. И если друг видел перед собой не его, а человека, к нему никакого отношения не имеющего, что же спрашивать с других? Ведь именно на его понимание, на его сочувствие, участие, дружескую поддержку он наивно рассчитывал – и в ответ получил холодную оплеуху. А может, дело обстоит вовсе не так и его друг прав? И это он всю свою жизнь обманывал себя самого? Что, если он и в самом деле самовлюбленный болван? Самовлюбленный болван… Но если так, то отчего же ему так больно, так плохо, как никогда в жизни? Оттого, что его ткнули носом в правду, оказавшуюся жалкой и неприглядной? Каминка окончательно запутался в своих мыслях, тем паче что ни удержать их, ни хоть как-то проанализировать он был просто не в состоянии, ибо мысли эти были погружены в мутное, липкое болото обиды, отчаяния и растерянности. Они молча двигались куда глаза глядят, рядом, но не вместе: погруженный в свою боль и обиду художник Каминка и обдумывающий происшедшее за последние сутки художник Камов – похоже, что зря они, эти узурпаторы, эти подлые предатели, торжествуют победу, война все-таки идет, и никто не знает, чем она закончится. А это значит, что надо бороться, как бы и что бы ни происходило, надо бороться…

Набережная была заполнена народом. Поток машин несся в сторону Яффо. Красный диск солнца уже почти касался горизонта, и от него по гладкому морю к набережной бежала поблескивающая легкой рябью дорожка. Они пересекли приморскую дорогу и, загребая ногами песок, подошли к краю воды. Порыв налетевшего с моря бриза приподнял свисающую с головы Камова седую прядь, и она взвилась кверху, словно оживший на флагштоке вымпел. Отерев заливающий глаза пот, он распаковал лыжи. Каминка безучастно наблюдал за тем, как, тяжело дыша, Камов согнулся, затянул крепления, затем с трудом выпрямился, натянул на голову ушанку.

– Ну что ж, Сашок, – сказал он с некоторой неловкостью. – Похоже, расстаемся. Увидимся ли?

Каминка молча дернул левым плечом.

– Да… Не сердись, Сашок. – Голубые глаза Камова увлажнились. – Может, последний раз говорим. Прости, если задел тебя, да что говорить, конечно, задел. Не со зла, поверь.

Каминка вяло кивнул головой:

– Конечно, Мишенька. Чего там. Счастливого пути.

– Обнимемся, Саша, – сказал Камов и прижал Каминку к груди.

Пуговица ватника больно впилась ему в ноздрю, но Каминка стоически терпел боль, покуда Камов не выпустил его из объятий:

– Ладно, долгие проводы – лишние слезы. Ты держись, Сашок. – Камов помолчал, потом куда-то в сторону сказал: – Ну, пока. – И, держа единственную свою палку на манер балансира, заскользил по воде в сторону уже коснувшегося края моря солнца.

Красное, как налитая кровью раффлезия, солнце торопливо втягивало, вбирало в себя быстро удалявшуюся от берега фигуру. Каминка безучастно смотрел ей вслед и вдруг, неожиданно для себя самого, сорвался с места и, поднимая брызги, зашлепал по воде, крича:

– Мишенька, Миша! Вправо! Забирай направо! Так ты к Геркулесовым столбам выйдешь! Направо бери, Миша!

Внезапно далекая фигурка ярко вспыхнула и исчезла, и тут же вслед за ней скрылся в воде багровый солнечный диск. Каминка постоял еще несколько минут, вглядываясь в стремительно темнеющий край моря, а потом, с трудом волоча вдруг отяжелевшие ноги, выбрался на берег и поплелся вдоль тихо шуршащей воды. Справа от него темнел уже закрытый пляжный ларек. Каминка добрел до него и рухнул на деревянную скамейку. Живот, обтянутый промокшей от пота зеленой майкой, тяжело вздымался, полные икры белели из-под нелепых бермудов. Он стянул соломенную шляпу и утер мокрый от пота лоб. Рот его жадно хватал воздух, но в плотной горячей субстанции, окружавшей его, воздуха было явно мало, и он, словно выкинутая на берег большая белая рыбина, продолжал делать нижней челюстью нелепые, торопливые, лающие движения.

Темная синева неба – там, где в нее втыкались неровными зубьями сияющие разноцветными огнями многоэтажки, башни «Азриэли» и еще какие-то небоскребы, названия которых он не знал, – была подкрашена голубыми и розовыми мазками.

Каминка снял очки, протер залитые липким потом стекла и положил рядом. Он не представлял себе, куда ему идти, что теперь делать, но это совершенно не волновало его. В душе его ничего, кроме огромной усталости, не наблюдалось, и, может быть, поэтому бессмысленное сидение на пляжной скамейке представлялось ему самым оптимальным решением, самым естественным и желанным делом.

Из ресторанчика напротив доносились взрывы смеха, и чей-то высокий женский голос требовал, чтобы Йоси немедленно, вот прямо сейчас, рассказал анекдот про собаку и кружку пива.

Каминка попытался представить себе эту крикливую даму с писклявым голосом и решил, что ей порядком за тридцать, что у нее большая, колышащаяся в глубоком декольте грудь и джинсовая юбка, из под которой видны тонкие загорелые бедра с выступающими над коленями морщинистыми валиками кожи.

Справа от киоска высокая пальма уносила в небо свое плетеное туловище с растрепанной метелкой острых ветвей на верхушке. Недалекий уличный фонарь отбрасывал от киоска и пальмы на голубоватый песок темную, почти черную, длинную тень. Проскочил мотоциклист с ящиком, на котором сзади было написано Pizza Hut. У киоска на песке валялись пластиковые стаканы, сигаретные коробки, шевелило листами пятничное приложение к газете «Едиот Ахронот».

«Все-таки какие скоты, – привычно подумал Каминка, – вот ведь урна рядом».

В тени киоска обнималась пара. Рука мужчины, задрав короткую розовую юбку, обхватила левую, круглую, как апельсин, ягодицу невысокой стройной девушки. Она стояла на цыпочках, с закинутой назад головой, прижимаясь всем телом к своему спутнику.

Мужчина что-то шепнул ей на ухо, она рассмеялась:

– Нет, нет, сперва поцелуй!

Он наклонился к ее губам.