Олег Нестеров - Небесный Стокгольм

– А ты переживаешь, – не глядя на него, сказала Белка.

– А что мне переживать-то?

– Ну как же. Дочь родил, Василисой назвал, а оказалось, что она еврейка.

Антон переменился в лице. Постоял, пожевал, взял свой портфель и вышел вон. Повисла пауза.

– А почему она еврейкой оказалась? – не понял Петя. – Антон что, не отец?

– Да отец, отец. – Белка уже переживала, что не то ляпнула. – Мне Вера просто как-то рассказала, что мать у нее еврейка наполовину, по бабке. Сначала она просто Антону не говорила об этом, дел-то… Не в Третьем рейхе живем. А потом, когда его пунктик узнала, язычок прикусила. Недавно что-то там у них случилось, ну, то ли в гости кто-то из родственников приехал, какие-то фотографии смотрели за столом. Ну и получил братец для себя откровение. Искала его Вера всю ночь, из дому ушел. Но наутро явился. Теперь ему есть о чем подумать.

Петя хотел было пойти за Антоном, но тот вдруг сам вернулся, как ни в чем не бывало. Встал рядом, стараясь не смотреть на Белку. Взял еще пирожок.

Пришлось налить еще.

Закуска заканчивалась, тянули последние, с курагой, откусывая по маленькому кусочку.

– Ты прости меня, Антоша. Я тебя очень люблю. – Белка опять куда-то стала проваливаться.

– Ты чего прощаешься-то? – Антон еще не отошел. – Помирать собралась?

– В каком-то смысле я уже померла. – Белка посмотрела в окно. – Давайте за Шпаликова? – предложила вдруг она.

– Он, что ли, помер?

– Жив. Только страдает очень.

– Пьет, наверное, не просыхая, а потом страдает.

– Он в Ленинграде фильм свой показал – «Долгая счастливая жизнь». Снял в первый раз как режиссер. Освистали.

– Зрители?

– Киношники.

– Фигню, значит, снял.

– За фигню ему бы не дали первую премию в Бергамо. Тут все ему – порежь финал, порежь… Ну сколько можно, ну плывет эта баржа бесконечно, и сидит там девка, на гармошке играет… А Антониони за этот финал стоя ему аплодировал. Нет, дело не в фильме, просто не могут ему простить… «Я шагаю по Москве».

– Почему? – удивился Петя. – Классный фильм.

– Посчитали, что после «Заставы» на компромиссы пошел. Мол, скурвился Шпаликов.

– Гадюшник у вас там, – усмехнулся Антон.

Белка подняла стакан, они уже перестали стесняться и пили в открытую.

– Тост у меня. – Она посмотрела на Киру. – В этом фильме мужик сбегает от неслучившейся любви, едет в автобусе. В сценарии примерно так было написано: «Он не знал еще в эту минуту, что самое важное в его жизни уже произошло». Вот я хочу выпить за то, чтобы никто из нас никогда про себя не мог это сказать!

В это момент появился Мухин:

– Ну что вы тут за детский сад устроили, елки-палки! Дочки-матери в пивной! Воспитательница уже на ногах еле стоит. Водку пьете, не таясь. Хоть бы бутылку под стол убрали.

Бутылку убрали, потому как сразу ее разлили, Мухина нужно было срочно спасать, он был трезвый и злой. Достали новую, Белка сходила еще за пирожками, а потом села на подоконник и заснула. Налили штрафную. Наконец Мухин отодвинул от себя тарелку:

– Я теперь цыган.

Он, видимо, хотел произвести впечатление и ожидал какой-то иной реакции, но все стояли тихо и с пониманием смотрели на него.

– Я вам серьезно говорю. Я цыган. Теперь с ними играю.

– Ну это ты брось. – Кира улыбнулся и почему-то погрозил ему пальцем. – Цыгане только с цыганами играют. Это даже я знаю.

– Я им тоже говорю: «Я не цыган, я Мухин!» А они мне: «Ты сам ничего не понимаешь. Ты белый цыган. Иди к нам».

Мухин налил сам себе еще, выпил и теперь смог подробно рассказать свою историю:

– Играю я как-то в ВТО концерт с Кобзоном, вдруг ко мне за кулисами подходит Коля Волшенинов, вы его не знаете – великий музыкант. Цыган, естественно. Поет со своей женой Радой песни в дуэте. А у меня с Кобзоном номер есть, я цыганочку венгерскую играю, ну как на новоселье, помните? В общем, Коля подходит и говорит: «Иди ко мне работать. Мне одному трудновато». Пришел я к нему домой знакомиться. Дом новый, на проспекте Калинина, квартира шикарная. В серванте за стеклом бутылка коньяка стоит – «КВ». Я ему: «Коля Волшенинов?» А он: «Мне ее космонавт Комаров подарил, сказал: „Вернусь – выпьем“. Вот погиб, а бутылка стоит». Ну мы с ним коньячку попроще за знакомство приняли, потом Волшенинов говорит: «Сыграй мне, Мухин». Я стал играть ему романсы, но не кобзоновские, а те, из детства, которым меня воры во дворе учили. Волшенинову понравилось, он взял свою гитару, а она у него старинная, краснощековская. Два грифа, на одном, как полагается, семь струн, на другом – четыре басовых, звучат, как арфа. Стали играть вместе, он говорит – ты пока свои штучки пижонские убери, играй просто аккомпанемент. И тут – бац! Верите – у нас все совпало! В мгновение. Он кричит: «Рада, иди сюда, послушай!» А сами играем, остановиться не можем. И романсы его совсем другими становятся, я же на шестиструнке, а цыгане на них не играют, поэтому по-другому все складывается! Так весь вечер за гитарами и просидели, он вел, я ловил. Показал мне секретную ноту. Цыганскую.

– Их всего семь. Какая из них? – спросил Антон. – Конкретно.

– Конкретно это между нот.

– Антон, неужели ты еще не понял? Твоя математика не может описать бесконечность. А музыка может! – Кира уже сам, похоже, готов был ее описать.

– Заболел я. Не могу без нее.

– Без кого, Мухин?

– Без музыки цыганской. Понимаешь, Петя, она, как джаз, только древняя. У меня уже стало получаться. Одна цыганка тут про меня сказала, а я язык-то их понимаю немного: «Он играет, как мой брат». Ко мне уже молодые приходят, перенимают, я им показываю свои штучки, а то же они варятся в своем котле. Я, главное, что понял – это про тишину.

– Это как?

– У них тишина в музыке звучит. Древний все-таки народ! А настоящий музыкант не должен бояться на сцене тишины, понимаешь? Она у него звучать должна!

Не очень Петя это пока понимал.

– Настоящая музыка между нот, между звуков. Эти зависания, паузы едва уловимые. В них все раскрывается. Ноты – это так, пограничные столбы, которые просто умело расставляешь.

– Бесконечность, – повторял свое Кира. – Смерть Кощея на кончике иглы.

– Говорят, что цыганская манера – это играть «по певцу». Он делает паузу – ты молчишь. А в этих паузах весь смысл. И либо ты чувствуешь, либо пошел… – Мухин выругался.

– Я ведь тоже цыганом становлюсь, Мухин, – задумчиво сказал Кира. – Уезжаю в цыганские края. В Тарту.

Пошли смотреть праздничную иллюминацию, все говорили, будет что-то особенное. Петя с Настей давно вместе не гуляли, чтобы вот просто так пройтись по Москве рука за руку. Поехали на проспект Калинина, его только что официально открыли, и он, конечно, впечатлял сразу – такой Москвы Петя еще не видел. Слева стояли дома-книжки, которые построил архитектор Посохин, вдохновившись передовым шведским опытом. Все они стояли без света, горела только часть окон, образуя огромную надпись вдоль всего проспекта: СССР. Дома эти в какой-то момент отдали под министерства, которых становилось все больше, и их нужно было куда-то пристраивать. Поэтому от двухэтажных квартир быстро отказались, все срочно перепланировали, сделав на этих этажах кабинеты министров и их заместителей с высоченными потолками. Многочисленные кафе на первых двух этажах закрывались в обед для обычных посетителей, и кормили исключительно министерских работников.