Олег Нестеров - Небесный Стокгольм

В статье Сахаров выдвинул два тезиса. Первый был о разобщенности, которая неотвратимо вела к термоядерной войне. Тут автор очень подробно и профессионально описал, что современный трехмегатонный заряд стоит копейки, количество этих зарядов в ближайшее время достигнет невероятного числа, можно будет запросто, причем несколько раз, уничтожить все живое на земле. И подчеркнул неотвратимость массированного ракетного нападения.

Разобщенность вела к неизбежному голоду в слаборазвитых странах, он называл даже примерную дату трагедии: 80-е годы. Предлагал ввести 20-процентный налог на развитые страны, чтобы те подтягивали бедных.

В конце концов разобщенность вела к оглуплению человечества: на Западе – от влияния массовой культуры, у нас – от бюрократического догматизма.

Сахаров назвал любое действие, увеличивающее эту разобщенность, безумием, а любую проповедь о несовместимости мировых идеологий или наций – преступлением.

Второй тезис был об интеллектуальной свободе, потеря которой вообще лишала смысла человеческую жизнь, и, по мнению Сахарова, именно интеллектуальная свобода была ключом к перестройке всей государственной системы в интересах человечества.

Для начала это была свобода получения и распространения информации, как в международном масштабе – доступ к зарубежной печати и туризм, – так и внутри страны. Знать себя самих, не жалеть денег на всяческие социологические и экономические исследования, причем не бояться программ, которые выходят из-под государственного контроля, иначе можно поддаться соблазну избегать неприятных тем.

По сути это было тем, чем занималась «пятерка». Вопрос был только в том, куда уходили эти данные и как ими пользовались. По крайней мере, общественным достоянием это не становилось. Возникал вопрос – почему? Знать себя – вполне логично и оправданно для любого народа в любой стране.

Интеллектуальная свобода была, по мнению Сахарова, немыслима без свободы непредвзятого и бесстрашного обсуждения, свободы от давления авторитетов и предрассудков.

Эта тройная свобода мысли сразу подвергалась тройной угрозе: опиуму массовой культуры, трусливой и эгоистической мещанской идеологии и догматизму бюрократической олигархии с ее излюбленным оружием – идеологической цензурой. Тут автор сразу предлагал принять закон о печати и информации, положение дел с цензурой в СССР зашло в такие дебри, что просто либеральные постановления ничем помочь уже не могли. Нужно было ясно и навсегда прописать, что можно, а что нельзя.

В части, которую Сахаров назвал «Основой надежды», он задавал простой и справедливый вопрос: сравнивая капитализм и социализм, о чем сразу будут думать люди, оценивая привлекательность социализма? О человеческой солидарности, которая пришла на смену тезису «человек человеку волк»? О нравственной привлекательности труда? Или об ограничении интеллектуальной свободы и фашизмоподобных режимах культа личности?

Сахаров сравнивал в первую очередь нравственные факторы, по остальному – уровню жизни, развитию производительных сил и прочему – между капитализмом и социализмом, по его мнению, устанавливалась вроде бы как ничья.

На вопрос «Кто сильнее?» он отвечал, приводя пример с двумя лыжниками.

«…В начале соревнований один из них, в полосатой майке, находился на много километров впереди, но сейчас лыжник в красной майке вплотную приблизился к лидеру. Что можно сказать об их сравнительной силе? Не очень много, ведь бег двух лыжников происходит в разных условиях: «полосатый» прокладывает лыжню, а «красный» – нет (читатель понимает, что эта лыжня символизирует то бремя технического и организационного риска разработочных издержек, которое ложится на страну, лидирующую в технике). Можно лишь утверждать, что исключено очень большое различие в силе двух лыжников, и ничего кроме».

Сахаров объяснял изначальное отставание не следствием социалистического пути, а трагической случайностью, войной и залечиванием ран.

Назвал плюсы: по его мнению, это были природные ресурсы и эффект лыжни – мы вовсю пользовались проверенными находками и решениями.

Определил и минусы – в первую очередь усталость народа от всего пережитого. Ну и, конечно, заметил, что, догоняя в одном, что перестало уже быть приоритетным в США, например в черной металлургии, мы безнадежно отстаем в другом и в ближайшие десятилетия точно не приблизимся. А это было как раз все самое новое: автоматика, вычислительные машины, нефтехимия, вообще – передовые технологии и исследования.

В итоге, оценивая «кто кого», он выводил осторожную формулировку: с одной стороны, доказана жизнеспособность социалистического пути; с другой – нет основания утверждать, что капиталистический способ производства тупиковый, худший и ведет к обнищанию масс. А если развитие при капитализме продолжается, не стоит ждать, что он в отчаянии и безысходности, как загнанный в угол зверь, набросится на нас с какими-то военными авантюрами. Зачем ему это? Все это и является основой мирного существования, и, как следствие этого, мы должны взять курс на длительное сближение.

В противном случае всех нас ждет гибель.

Мысли были простые и ясные. Петя несколько раз прерывался, ходил по комнате, смотрел в окно.

Сахаров философски размышлял, что нет одного без другого, нет капитализма без социализма, конкуренция между ними привела к невиданному прогрессу в XX веке. Капитализм породил социализм, но социализм совсем не должен теперь силой его разрушать – в конце концов, это породившая его почва. В противном случае это будет акт самоубийства. Напротив, социализм должен облагородить его силой своего примера.

«Это как привить на старый ствол новую лозу», – подумал Петя.

Сахаров говорил о конвергенции – сближении, взять все лучшее у социализма и капитализма и идти вперед, такова была логика прогресса. Но строить все-таки нужно было уже на почве социализма, так как именно он оценивает труд как нравственный подвиг, именно труд в будущем будет являться целью, а не наградой за него.

Процесс интересней, чем результат. С этим Петя тоже не мог не согласиться.

Конечной точкой сближения и являлся Небесный Стокгольм, разные страны, разные системы шли к нему своими путями. Справа заходил сам Стокгольм, земной – шведская модель капитализма, слева – Прага, «социализм с человеческим лицом». В последнее время о «Пражской весне» Петя слышал все больше и больше.

В конце статьи Сахаров еще раз сформулировал суть в виде предложения руководству страны и представил примерный план движения к цели, как он сам его назвал – «лучший вариант» развития событий. В нем, конечно, было много утопического, но автор этого и не скрывал. Просто нужно было обозначить иной полюс в противовес тому кошмару, который мог ожидать планету.