Олег Нестеров - Небесный Стокгольм

Петя молчал. А что тут скажешь?

– Что ты мне это принес – молодец. За записку твою – особое спасибо. Но у тебя, Петр, одно, у меня – другое. Мне нужно ученого спасать для страны. А это не твой вопрос. Иди, работай.

Вскоре Пете стали известны некоторые подробности операции «Сахаров» и всего этого дела.

Выяснилось, что написание этой статьи прозевали. Академик писал ее с февраля месяца у себя на объекте, периодически отдавая новые листы рукописи для печати машинистке в секретный отдел. Делал он это совершенно открыто, никакой тайной деятельностью не занимаясь. Смежники из контрразведки об этом прекрасно знали, но им этот вопрос был абсолютно безразличен. Когда в конце апреля статья была готова, Сахаров предупредил своего начальника, Юрия Харитона, что написал статью о проблемах войны и мира и собирается отдать ее в самиздат. Что, собственно, и сделал. Когда рукопись пошла гулять по рукам, «пятерка» всполошилась, на ноги был поставлен весь Комитет. Устроили аврал на объекте, усилили бдительность таможни. Вроде как даже вмешался Андропов, встретился с Харитоном и попросил поговорить с Сахаровым, чтобы тот изъял рукопись из обращения и воспрепятствовал ее проникновению на Запад.

Ситуация подвисла.

В конце мая позвонил отец Насти, попросил собрать ее вещи, сказал, что заедет на днях. Дочь с ним связывалась из Америки, скоро уже возвращалась.

Может, это было и к лучшему, в общем-то, все и так было ясно. То, как они расстались перед ее поездкой, предполагало именно такой исход.

Ну а что было делать? Не пускать? Заставить ее уволиться? Поставить у плиты варить борщ?

Интересно, о чем он думал раньше?

Настин билет пришлось сдать.

– «Листопад»… О, «Грузия-фильм»! – Вера прочитала афишу на входе в Дом кино. – Хороший хоть? Или заумь очередная?

– Не волнуйся, – успокоила ее Белка. – Тебе сейчас любой подойдет, кроме детского.

– Три года взаперти. – Вера была готова к реваншу. – Совсем уже человеческий облик по теряла.

Выглядела она хорошо, немного пополнела, но это ей даже шло.

Поднялись в буфет, там опять толпились шумные грузины, Петя сразу вспомнил Катю. И не он один.

– А как там Катя-то наша, интересно? Обещала на свадьбу пригласить… – Вера посмотрела на Антона.

– Я не знаю, его спроси. – Антон перевел стрелки на Петю.

Петя пожал плечами:

– Она же ваша подруга.

И подмигнул Антону. Тот покраснел и перевел взгляд на Веру.

– Ну чего ты на меня смотришь? Не можете сами, что-ли, разобраться? – Вере всегда была важна ясность.

Антон пошел занимать очередь к буфетной стойке, неизвестно, что там еще за «Листопад» такой, вдруг действительно муть, выпить-то надо было.

– Ну, рассказывайте, пока я опять в избушку Бабы-яги не вернулась. – Вера обвела всех взглядом. – Когда свадьба?

Белка уже полгода жила с Кирой.

– Будет время, разберемся. – Белка контролировала ситуацию. – Не можем решить, что сначала – ЗАГС или роддом.

– Бельчата, конечно, – не сомневалась Вера. – Сейчас уже все равно, закон вышел, нет теперь незаконнорожденных.

Белка пошла по знакомым, весь буфет, похоже, только из них и состоял.

– Ну что, доволен? – Вера проводила ее взглядом. – Как она?

– Мой пламенный мотор. – Кира улыбнулся.

– Главное ее от этих авантюр с письмами-демонстрациями подальше держать.

– Она уже сама от этого всего отошла.

– Успокоилась наконец? – Вера понимающе посмотрела на Киру, как будто ей точно был известен секрет женского спокойствия.

– Да нет. Разве она когда-нибудь успокоится? Я как-то прихожу домой, а она отжимается. Я говорю: «Ты что делаешь?» А она мне: «В том-то и дело, что ничего не делаю, вот и отжимаюсь».

Вера с Петей засмеялись, хорошо себе это представляя.

– Про письма я ей сразу объяснил, откуда эти проекты выходят. – Кира взглянул на Петю. – А по поводу демонстраций и протестов… Мы с ней как-то были в гостях у друзей, разговорились с одним человеком, он известный литературный критик. Тот высказал мысль, что всё так называемое диссидентство – это «борьба против», в которой обычно нет никакого «за». А бороться нужно только «за».

– Не знаю. Мне кажется, можно и нужно бороться против. Против войны, например. Против зла, – не согласился Петя.

– Ты не понял. Это не значит, будто ничему не следует противостоять, но делать это нужно только ради какой-то положительной программы. Ради мира, ради добра. Он рассказал нам, что, когда начал разбираться и спрашивать у людей этого круга, чего, собственно, они хотят, если придут к власти, всякий раз слышал в ответ либо что-то совершенно неопределенное, либо откровенную ерунду.

Кира посмотрел на Белку, вокруг которой, как всегда, бурлил циклон.

– Борется там у себя на «Мосфильме», шашкой машет. Кому-то помогает, кого-то пытается спасти. Вот Севу своего не спасла. Умер только что. Летала в Одессу.

Наконец все собрались за столиком.

– Давай включай свое беличье радио. – Вера с явным удовольствием выпила первую рюмку, не чокаясь, без тоста.

– Отказываемся от участия в Венецианском фестивале.

– Смысл?

– Глубокий. Проучить Венецию. А то они распоясались, берут в последние годы не те фильмы.

– Что значит «не те»?

– Те, которые нашему начальству не нравятся. Вернее, они их боятся. Вернее, из-за них они за себя боятся.

– И что, мир теперь вздрогнет?

– Зря смеешься. В кино мы кое-что еще можем. А в Каннах вообще революция. Там от всех показов отказались, призы не вручались. В конце концов фестиваль закрыли. Всё в Карловы Вары пере ехало.

– А что Настя? – вдруг спросила Вера. – Танцует?

– Наверное. – Петя пожал плечами.

Все как-то поутихли.

– Это как так – «наверное»? Она что, запела?

– Вещи забрала.

Антон разлил.

– Старик, считай, что ты заново родился. – Он, похоже, тоже был не прочь родиться еще пару-тройку раз.

– Глупости не говори. – Веру эта новость удивила и взволновала. – Нашла себе кого-то?

– Ушла в кругосветку.

Прозвенел звонок, пошли в зал.

Настроение у Пети испортилось. Не то чтобы испортилось, просто чувствительность повысилась. Начался фильм, и он стал замечать то, что обычно, наверное, прошло бы как-то мимо.

В деревне делали вино. Было видно, что снимали все как есть, в прологе шла очень красивая и неспешная документалка. Собирали виноград, давили ногами в длинных корытах, сок бежал по старым деревянным желобам в кувшины, врытые в землю.

Потом это вино пили, мужчины сидели на улице за столом, женщины им подавали. А в конце – пустой стол, остатки еды, обрывки газет, и вдруг над всем этим возникал старинный храм. Стоял в дымке, и бил его густой колокол.