Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Потом, когда поезд от пограничной станции повез их в глубь Чехословакии, Ярда в результате страха, пережитого при переходе границы, а может быть, в порыве радости, что все это обошлось благополучно, допустил ужасную оплошность. Ярда уже точно не помнил, что именно он говорил, только общий смысл разговора крепко засел у него в голове.

— Что говорить, сюда попасть — дело несложное. Хуже будет возвращаться назад, — сказал Пепек, — никто нас не поведет за руку до самой границы и не скажет: «Теперь вот сюда!»

— Возможно, назад мы торопиться не станем… — начал Ярда.

Лицо Пепека окаменело. Глаза зло сузились.

Ярда опомнился и стал горячо объяснять, что именно он хотел сказать: они-де будут уже стреляными воробьями, привыкшими к опасности, ведь только в первый раз у нарушителей границы коленки трясутся. Но плоское лицо Пепека по-прежнему было бледным. Ярда отводил глаза, боясь смотреть на Пепека, но все же успел заметить, что его желтые зрачки странно расширились, как будто он заподозрил Ярду в чем-то страшном. Лицо Пепека еще больше побелело.

А затем — это тягостное напряжение долгого путешествия без малого через всю Чехию. Ничего не значащие разговоры, безрезультатные старания Ярды рассеять подозрение, зародившееся в тупой башке Пепека в самом начале их предприятия.

«Ничего особенно не произошло, — утешал себя Ярда. — Сболтнул лишнее. Пепек не ясновидец, а чужая душа — потемки…»

Немного успокоив себя этим, Ярда поднялся с сенника. Он сделал несколько мягких шагов. Потом достал маленькое зеркальце, приспособил его поудобнее и старательно расчесал и взбил свою великолепную шевелюру; с чуба, залихватски ниспадающего на лоб, снял сухую травинку. Вплотную приблизив лицо к зеркальцу, Ярда увидел щетину на подбородке и с досадой поморщился. Он обогнул три старых шкафа, отделявших их «спальню» от остального чердака, и осмотрелся: там, за балкой, стоял кофейник, лежало полкаравая хлеба и в бумаге — граммов сто масла. Ярда вернулся с довольной ухмылкой, предвкушая завтрак. Пепек уже сидел на своей попоне. Лицо его было напряженным, руку он держал в кармане брюк.

— Почему не сказал, что уходишь? — спросил он раздраженно и снова лег.

— Ты же спал. Я не хотел тебя будить.

Этот тон снова расстроил Ярду. Почему, по какому, собственно говоря, праву он должен подчиняться Пепеку? Он не ребенок, ему надзиратель не нужен. Поручение, которое ему дали, он и без Пепека запросто выполнит.

Ярда принялся за завтрак. Масло почти растаяло. Забеленный молоком эрзац-кофе остыл — хозяин из трусости принес завтрак, когда едва забрезжило. Ярда сидел, поджав ноги, и жевал свежий хлеб.

«Достать паспорт — это не просто, но в конце концов мне же было сказано: «Если представится случай».

Ярда изредка косился на выразительные скулы Пепека, на его широкие ноздри.

Нет, с самого начала все шло как-то не так. Еще неделю тому назад Ярду собрали в дорогу, проинструктировали во всех подробностях, у него в кармане лежали чехословацкие деньги, потрепанное удостоверение личности на имя некоего Йозефа Котрбы — и вдруг все забрали обратно, а через три дня к нему привели напарника с прямым приказом: во всем и при всех обстоятельствах подчиняться ему. Ярду удивил Пепек: бледное, словно после тяжелой болезни лицо, синие круги под глазами, около рта легли морщинки усталости. Только глаза леденящие, такие же, как прежде в Валке.

— У меня были неприятности в лагере, that’s all [160] Только и всего (англ.) . , — выдавил из себя Пепек в ответ на настойчивые расспросы Ярды, когда они остались вдвоем. Больше он не сказал ни слова.

Пепек наконец вылез из-под попоны. Он отворотил нос от остывшей бурды, сунул в карман два куска хлеба, намазанных маслом, старательно очистил костюм от сена.

— Выходи не раньше обеда и возвращайся до темноты, да не вздумай встретить старых знакомых. — Размашистые густые брови Пепека грозно сошлись над переносицей, взгляд его впился в лицо Ярды. — С фабрики или не с фабрики — все равно…

Ярда, когда Пепек повернулся к нему спиной, чуть усмехнулся. Пепек прошел к чердачному окну. Его могучие полусогнутые руки были плотно прижаты к телу, маленькая курчавая голова втянута в плечи. Верхний конец лестницы вздрагивал под его тяжестью. Потом шаги Пепека послышались во дворе, потом все затихло.

Ярда посмотрел на часы. До обеда тут от тоски с ума сойдешь. Он отправился на экскурсию: облазил весь чердак, подтянулся на руках к пустому гнезду, прилепившемуся за балкой, наконец опять улегся на попоне. Тихо и тепло, во дворе сонно клохчут куры, из хлева слышится звон цепи, черные ласточки, словно стрелы, мелькают мимо слухового окна, заставляя Ярду вздрагивать.

С того момента, как он завербовался на двухлетнюю службу, он все время пытался представить себе, к чему это может привести, что ждет его впереди: постоянная скрытность, беспрерывная перемена мест, осторожность, нервы, напряженные до предела дни и часы смертельной опасности. А между тем, после того как они сошли с поезда, он только и делает, что валяется на сене и выслушивает приказы. Проклятие, он не смеет даже закурить. А Пепек тем временем где-нибудь чадит вовсю.

Пепек. Он ведь появился позже, чем Ярда, а его назначили главным. Почему? Ведь они оба новички.

Червь сомнения снова сверлит мозг Ярды. Что означает эта замкнутость Пепека? Держался бы он так, не будь той несчастной минуты в поезде? Ни одного искреннего слова не сказал он Ярде. Правда, и в Валке он держался бирюком, даже в те минуты, когда, казалось, между ними могли наладиться добрые отношения.

Ярда даже не знает, куда сейчас ушел Пепек. Что это с его стороны: осторожность или недоверие?

Разве могли те, спокойные, румяные, хорошо настроенные ребята из мюнхенского бюро по его, Ярды, лицу угадать, какие мысли роятся иногда в его голове.

Да, верно, он стремился на Запад. Для него Запад — это роскошный лимузин с плавным ходом. Он, Ярда, за рулем, а рядом девица с кроваво-красными ногтями; негритянский джаз, небоскребы и театры, в которых «стодолларовые» девки на сцене будто бы раздеваются донага, а мужчины в зрительном зале жуют резинку и ржут от восхищения. Это называется жить с размахом! Да и втемяшившаяся ему в голову мысль о собственной бензиновой колонке, которую будут обслуживать девушки, окончательно еще не выветрилась из башки, даже после года жизни в лагере. Планы его, конечно, дали крен, и осуществление их отодвинулось, по крайней мере, на два года. А переживет ли Ярда эти два года?

С течением времени Ярда все более и более реально начал понимать свое положение. И внутренний голос стал постоянно говорить ему: «Уйди, беги! Ты танцуешь над пропастью. Один неверный шаг, злая случайность — и ты летишь в тартарары». Но кого удивит, что Ярда любит жизнь?