Эрик Шевийар - Краба видная туманность

Каждое утро Краб обнаруживает в своей корреспонденции отказы — женщин, издателей, банкиров, у которых он, впрочем, ничего не просил, ничего не требовал, которым ничего не предлагал, которых просто знать не знал, но которые сочли за лучшее упредить события.

Как и зачастую, ушедший в себя Краб пускает свой взгляд куда глаза глядят — точь-в-точь два комка земли вниз по склону, — по бесчисленным путям и перепутьям непрерывного, неклассифицируемого Мироздания, состоящего из событий, которые ему не видны и неведомы, при том что сопровождающее эти события драматическое напряжение подавляет его дух, словно он каждый раз оказывается их жертвой или героем: независимо от неведомых ему обстоятельств сиюминутное смятение нарушает его медитацию. Тогда Краб пробуждается, стряхивает оцепенение со своего тела (удар ногой по муравейнику, пятьсот тысяч тружеников теряют место работы, королевы в изгнании, из их яиц никому не вылупиться), теперь он начеку, бдительно насторожен, он хочет познать мир, понять, что в нем происходит. Но спектакль грубейшим образом прерывается. Краб обшаривает взглядом пустое небо, пустынный горизонт, все как обычно: либо он, либо мир, один в отсутствие другого, обоим сразу места нет, нет совозможности, все существует лишь тайком от Краба, а сам он появляется в абсолютном одиночестве, когда и жизнь, и предметы вокруг него исчезли — пронзенные насквозь и уничтоженные нашим слишком проницательным наблюдателем, который предпочитает действительно во все это верить и думать, что не видит себя в зеркалах, поскольку зеркала — это ловушки.

(Впредь тень Краба будет шагать выпрямившись во весь рост, а Краб — следовать за ней ползком, что гораздо лучше соответствует относительной важности их положения в нашем мире.)

Краб поворачивает: все время сворачивая, он знает, куда идет. В общем-то, до этого не было бы дела, если бы разбушевавшаяся из-за его ходьбы по кругу центробежная сила не влияла, в конечном счете на вращение планеты и на ее обращение вокруг Солнца, нарушая чередование времен года, отныне, надо сказать, непредсказуемое, из-за чего Земля, затерявшись в пространстве, не может теперь и двух дней кряду удержаться на одной и той же орбите, что лишает все на свете устойчивости. Нет, так больше продолжаться не может. Нужно, чтобы Краб остановился.

Честно говоря, не имеет смысла тревожить строительную промышленность из-за такой малости, как постройка дома, достаточно оглядеться вокруг себя, чтобы понять, как и из чего сделаны дома; Краб собирает все необходимое: для стен — ящерицы, коты для крыши, мушиное остекление, потом со свойственным ему пылом берется за дело и надлежащим образом завершает все работы. И впрямь прекрасный дом: чисто собачья гостиная, сельская мебель от древоточцев, спальня с ее блохами и клопами, возможно, покажется не слишком удобной, а выбор для кухни мышей заставит содрогнуться тех домохозяек, которые не могут намолиться на тараканов, но представленный старой совой классический чердак свидетельствует о безукоризненном вкусе и выше всяких похвал — в самом деле, прекрасный дом, настоящее дворянское гнездышко. И тем не менее, не прошло и пяти минут, как Краб сюда въехал, а уже стенные ящерицы устремились к оконным мухам и быстро их одну за другой переловили, коты-на-крыше набросились на ласточек-под-стрехой, вспугнув внезапно ослепшую на свету сову, которая очертя голову ринулась на кухонных мышей, а в полной собак гостиной по соседству со спальней оказалась опрокинута древоточная мебель, последние из стенных ящериц разорваны в клочья, поддались в свою очередь и паучьи потолки, все рухнуло, одни развалины, полная катастрофа, Краб чудом избежал смерти, завернувшись в клещеватый ковер, оттуда полузадохшегося его и извлекли — впрочем, у него еще хватило духу немедленно отстроить все заново: чтобы на сей раз дом выстоял.

Возведя в конце концов четыре высокие стены, сложив вокруг себя порожденные собственным воображением бесчисленные книги, Краб, к своему пренеприятнейшему изумлению, обнаружил, что не хватает дверей, что он не предусмотрел ведущей наружу двери и ему, чего доброго, придется остаться в заточении без малейшего шанса или надежды отсюда выбраться — вы только попробуйте чуть-чуть подразрушить подобное творение или отколупнуть от него хоть что-нибудь! — до самой смерти… да, собственно, и после нее.

Краб дожидается в дупле ночи, затем проскальзывает в свою нору, ждет дня.

Его размягченное ночными испарениями глиняное лицо мгновенно высыхает и становится твердым как камень, стоит его коснуться первым лучам солнца. И поэтому Краб до самого вечера выказывает — гримасой ли, улыбкой — то настроение, которое испытывал при пробуждении. Потом возвращается ночь, и его черты обволакивает сон, лицо расслабляется, медленно разлагается, исчезает, вплоть до утра на подушке покоится большой ком мягкой глины: снова сообразно заявившему о себе дню будет схвачена его веселость или сумрачность, останется закреплена, словно маска, у него на лице, даже когда какое-либо неожиданное событие, грустное или радостное, нарушит программу — тогда эта чисто случайная мина предстает откровенно глупой, подчас попросту неподобающей. Такова тем не менее натура Краба, сама его материя. Пойманная в подходящий момент, его чувствительная плоть, скорей всего, сможет сдержать и содрогание сладострастия.

Но удачная ли это была мысль? И что теперь делать? Подклеить кусочки и все отполировать? Во время обжига Краб разбился.

В пыльной работе Краб — лучший в своем роде, у него нет соперников, пыль ему хорошо знакома, у него к ней свой подход, он умеет ее брать. Определенные жесты служат для того, чтобы ее не вспугнуть, а то она рассеется и пойди собери ее вновь. Но Краб-то никогда ее не тревожит, напротив, приманивает поближе: выявив привлекающие ее места и поверхности, ее излюбленные уголки, он замирает там в неподвижности, приучает ее к своему ненавязчивому присутствию, и мало-помалу пыль показывается на глаза, сначала робкая, тонкая-претонкая, рассеянная, она порхает по комнате, ни к чему не прикасаясь, потом, поскольку Краб по-прежнему не шелохнется, она множится, отделяется от стен, проникает через окна, через камин, теперь уже хлопьями, более плотная, и на сей раз она оседает, держится, покрывает столы, стулья, кресла, скапливается, курчавится под шкафами — наконец, поскольку Краб действительно не отличается от мебели, она ложится ему на плечи, на башмаки. И тогда ему легче легкого ее схватить.

(Время от времени завистники и злопыхатели ропщут, что на самом деле вся эта пыль сыпется из него самого, что он сам ее и порождает, что он рассыпается, распадается и во всем этом нет ни малейшей его заслуги — очередная грязь, которую Краб отметает тыльной стороной пыльной ладони.)