Сергей Телевной - Ветер противоречий [Сборник]

Она, как всегда, отнекивалась, когда парень предлагал довезти ее до Невольки. Но потом смущенно согласилась. Они, попетляв по закоулкам райцентра, вырвались на большак и помчались по отремонтированной дамбе, мимо Николашкиного хутора. На взгорке красовался новый дом.

— Наш!.. — перекрикивая ветер и не останавливая скутер, показал Николашка рукой на новостройку.

— Классный! — прокричала ему в ухо девушка с резным профилем.

Они промчались вдоль кудрявых виноградников до незатейливой речки Невольки. Парнишка довез Шахерезаду только до моста, не дальше. Оттуда — за речку Невольку до Евфратова хутора — случался хиленький рейсовый автобус. На нем девушка и добиралась до своего дома…

Моздок-Пермь

Решение созрело окончательно: эту девчушку Ада украдет. Ее квадратно заточенные ногти хищно клевали пробку боржоми, запрещенного к употреблению по политическим мотивам на территории России. А плацкартный вагон не особо торопливого поезда и не догадывался о криминальных намерениях Ады. Он жил своей непритязательной жизнью. Хлопал туалетными дверьми, ластился казенными простынями, обжигал железнодорожными чаями.

В предкурортный сезон поезд еще не пропитан духом изнеженной праздности и волнующих предчувствий.

Ада приметила эту кудрявую и нежную девочку еще на суетливом пермском вокзале. И запретная мысль сразу начала гнездиться в ее сознании. А когда девочка с мамашей заселились на полке рядом с ней, она поняла: это знак судьбы.

Ада исподволь, но неустанно наблюдала за чужим ребенком. Судя по невыразительности мамаши, ребенок, очевидно, похож на отца. Тонкий узор профиля, ангельские кудряшки.

Интересно знать, кто ее отец. Не глуп ли, не болен ли? Что за наследственность у ребенка? Ведь «гены пальцем не заткнешь», крутилось в голове Ады выражение доктора из института детской экопатологии. Там лечилась ее девочка Лера, не вылечилась. Вот уж год как ее нет…

Аде, сильной женщине сорока двух лет, советовали взять ребенка из детдома. Но известно, кого сдают, а «гены пальцем не заткнешь»…

— Возвращайся назад… Вот, а теперь закругляйся, — это невыразительная мама Таня учит свою пятилетнюю дочурку — тоже, оказывается, Таню — писать буквы.

Та в сердцах бросает унылый карандаш. Простой, чтобы можно было стереть неудачные закорючки.

Девочка вспенивает пеструю листву букваря. Не глядя в книжку, водит пальцем по строчкам и декларирует:

— Таня учит буквы, мама учит Таню.

Неведомо, написана ли такая глупость в букваре? Или это творчество юной букваристки? Хотя декларируется это в ритм стучащих на стыках колес, временным жителям плацкарты это не очень интересно. Даже если «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик» — все равно не очень интересно.

Вот если б его, вагона, ребенок, — это вызвало бы умиление.

— А маме 33 года, — выдает женскую тайну Таня маленькая.

Ну, 33, так 33. Вагону и это не очень интересно. Только Ада думает про себя: «Еще успеет родить второго…»

Остальное население плацкартной секции вагона — это, прежде всего, мужик лет за 40, лежащий на разных уровнях с Адой, и она, Ада, с квадратно заточенными ногтями. Хотя, судя по всклоченной постели на нижней полки, здесь обитал еще кто-то.

Мужик из-за вагонной тоски листает претенциозный журнал и пытается понять, что такое суверенная демократия.

— Мама, у меня такая отрыжка! — делится Таня и с удовольствием громко это подтверждает.

— Еще бы! Ты одна целую пачку чипсов съела, — радуется аппетиту дочки мамаша.

Ада отмечает про себя: «С таким удовольствием говорить о вредной пище может только пассажирка плацкартного вагона». Ада, спохватившись, отгоняет эту мысль. Она ведь тоже едет в третьеклассной плацкарте. Хотя с Адой все понятно: обстоятельства.

Ада еще раз бросила взгляд на кудрявую Танечку. Конечно: пластилиновые щечки, пластилиновые пальчики — лепи, что хочешь. И, уверенная, думает: «Перевоспитаю…» Вспоминает некстати про «благородную отрыжку» из детства. Она пытается отвлечься от плацкартной девочки. Нужно мыслям дать оформиться в четкий план действий.

Заоконный пейзаж должен поспособствовать этому. Выводок елочек подбегает чуть ли не к шпалам. Но со скоростью движения поезда смывается ржавой болотиной и растворяется в прошлом времени.

А мужик на верхней полке не может понять ни суверенной демократии, ни национальной идеи. Под жаркой простыней он тайно борется с грибковым зудом и вспоминает антигрибковую рекламу. Зуд не успокаивается. Но мужик удовлетворяется тем, что такие проблемы свойственны не только ему.

Между тем учебный процесс двух Тань — мамы и дочки — продолжается.

— Закругляйся, вверх и в сторону… — теперь у Танечки в руках сочный фломастер. От него буквы жирные и неуклюжие. Результат не устраивает ни маму, ни ее дочку.

Ада хочет вмешаться в процесс обучения, но воздерживается: не стоит делиться педагогическими секретами с мамой Таней. Они ей ни к чему.

Зато в процесс обучения вмешивается чернявая попрыгунья, тоже пятилетняя Оксана. Оказалось, это она обитательница нижней полки. Попрыгунья хочет играть с Таней и сообщает ей сразу, что мама купит ей много книжек.

Ада обстоятельно и с удовольствием отмечает про себя: ребенок хочет, чтобы ему купили книжки, а не игрушки. Ее крошка Лена… тоже любила книжки, любила…

— А где твоя мама, которая купит книжки? — с легкой снисходительностью выспрашивает у девочки Таня старшая.

— Она в тамбуре курит, — на удивление четко и без обиняков сообщает маленькая смуглянка.

«Вмешательства логопеда практически не требуется, — отметила про себя Ада. — Хороший материал».

Ада начала собирать информацию:

— А кто твоя мама? Она где работает?

— Она в тамбуре курит, — еще раз для непонятливых тетенек объяснила попрыгунья.

— Это она с солдатами еще на вокзале гужевала, — как бы между прочим пытается внести ясность в ситуацию с Оксаниной мамой Таня старшая.

Так и не поняв, что такое суверенная демократия, мужик со второго уровня пошел в тамбур якобы покурить.

Прожженная девица с сексуальным пупком стояла в дыму и солдатском окружении. Она посасывала пиво и колыхала грудью в такт вагонным колесам. Дембеля в сизом дыму и с неуставными аксельбантами притирались к ее крутым ягодицам.

Мужик за сорок почувствовал себя неудачником и, отвернувшись к окну, торопливо закурил. За вагонным окном длился погорелый пейзаж. Обугленные трупы телеграфных столбов, умерщвленный кустарник, отступивший в панике перед огнем лес.