Виктор Пожидаев - Чистые струи

— Пожалуйста, не ругайтесь… — начал он выворачивать карманы. — Пожалуйста… Я ведь забыл, совсем забыл. Это так быстро…

Он протянул деньги, не догадываясь в волнении, что это слишком много — все, что попали под руку. Контролеры посмотрели друг на друга, отвернулись и пошли в вагон. Петя держал деньги в опущенной руке и сквозь ясное стекло двери долго провожал их смущенным взглядом.

…Еще было слишком рано. Петя изучал морской вокзал, стараясь внушить себе хотя бы подобие спокойствия. Он ходил по огромным полупустым залам, останавливаясь перед витринами и вывесками, всматривался, вчитывался, оглядывался и видел отчетливо только большие электрические часы, подгонявшие стрелку от девятки к десятке. Потом внезапно наткнулся на расписание пассажирских поездов. И показалось, что «Благовещенск — Владивосток» было написано крупнее, чем все остальное. Дошло вдруг, что этот неспешный поезд уже принял в шестой вагон Надюху и изо всех сил старается доставить ее сюда точно по расписанию. Сюда, где он ждет сейчас совсем другую, зная об этом поезде и о его стремлении.

Петя почувствовал совсем уж детский стыд, почувствовал себя шкодливым ребенком, задумавшим по-настоящему грязное дельце. Он вышел на свежий воздух, на солнце…

Лена пришла в половине седьмого, когда он уже немного освободился от тяжелого чувства и был в состоянии спокойной грусти, поняв, что напрасно разжигал в себе страсти — свидание просто-напросто не состоится.

— Здравствуй! — сказала она шепотом, сдерживая учащенное дыхание. И прильнула к плечу, легко и отчаянно, обрушив на него принесенное с собой жгучее и расслабившее почти до полной потери сил излучение. Он слегка обнял ее — больше для того, чтобы стоять тверже самому… Их молчание длилось бесконечно долго, может быть, целую минуту. И за это время у Пети не появилось ни одной мысли, ни одного желания, кроме того, чтобы все это так и продолжалось, не прекращалось, — и больше ничего не надо.

— Пойдем в кино! — робко взглянула она ему в лицо и снова приникла лбом к плечу, словно стесняясь или даже немного боясь его. И потом, когда они торопились к кинотеатру, она то отстранялась, чтобы вот так же робко поймать его взгляд, то легко прижималась мягким плечом и опускала голову.

Не видели они никакого кино. В большом темном зале, под музыку, под какие-то громкие слова, они ласкали друг другу пальцы, спрашивали пальцами, пальцами отвечали, пытались даже что-то рассказывать. И эти пальцы — его и ее — полюбили друг друга, трепетали, боясь предстоящего расставания, сговариваясь ни за что не расставаться, и замирали, будто прислушиваясь к тем, от кого они полностью зависели. А те, от кого они полностью зависели, завидовали им до зеленой тоски в сердце. И эта зависть переходила порой всякие границы, потому что причиняла настоящую физическую боль ослабевшим от любви и тревоги пальцам.

— Проводи меня до трамвая… — попросила Лена на выходе из кинотеатра. Еще было совсем светло, еще и солнце полоскалось в голубизне — довольно далеко от берега.

Петя кивнул, внутренне сжавшись и умирая.

— Ты не жалей ни о чем, ладно? — прятала она лоб в полюбившееся почему-то плечо. Он не пустил ее на первый трамвай. Просто легонько придержал за локоть.

— Больше нам ничего не надо, правда?..

Он кивал, пытаясь представить, как проживет сегодняшний вечер, сегодняшнюю ночь. Он чувствовал, что о чем-то ее спрашивать, что-то самому говорить ей — это губить все то, что они оба получили.

— У тебя красивая жена?.. — спросила она вдруг, теперь уже не поднимая глаз. Но как-то сразу спохватилась, быстро-быстро замотала опущенной головой: — Нет, нет! Молчи… Я больше не буду, правда! Проводи меня лучше до другой остановки… Проводишь?

Ранняя ночь застала их на скамеечке городского пляжа. Теперь, с наступившей темнотой, Лена как будто стала чуть увереннее. Они сидели рядом, и она уже не пряталась от него.

— Петя! — сказала она до боли ласковым голосом. — Петя! Уедешь далеко-далеко… И я тебя больше не увижу. Я знаю, так уже было…

Петя не шелохнулся. Ему показалось, что волны с злобным шепотком тянутся к их ногам.

— И теперь Зина… Она хорошая, ты не думай… Просто боится за меня. Она — моя сестра. Боится, что все может повториться.

Волны становились все сильнее и злобнее.

— Теперь она уже догадалась, где я. Но ведь это ничего? Я скажу, что ты уехал, правда?..

Он слабо привлек ее к себе, ощущая и пустоту, и горечь. И удивился нежности и послушности, с какой она тут же обняла его за шею. Но что-то, спрятавшееся в нем, незаметное, но жестокое не позволило ему поддаться первому энергичному движению души. Он только ласково гладил ее по голове и прижимал к занывшей груди, словно пытался спрятать ее от коварных и беспощадных ночных волн.

Она сама нашла в темноте его губы и прижалась к ним своими влажными и прохладными губами, но так неслышно и слабо, точно на иное желание у нее совсем не осталось сил.

— Мне пора!.. — услышал он наконец совсем тихое. — Петя, она сейчас так волнуется…

Она упросила его не садиться с ней в трамвай.

— Если Зина увидит… Она… Мне опять…

Но и этот трамвай ушел без нее.

— Петя! — позвала она, стоя к нему вплотную и вглядываясь в его лицо.

— Да?.. — Он чувствовал, как горечь в груди растет, заполняя собой все, что раньше было заполнено и радостью, и счастливой тревогой, и всем тем, что так важно и дорого для любого человека.

— Я не буду по тебе тосковать, правда?

Она повернулась и вбежала в яркий, праздничный трамвай. Петя видел, как он уходит — сначала разбегаясь, вниз, вниз, потом пополз в пологую сопку, туда, где было темнее, чем здесь, на самом оживленном участке широкой улицы.

Обо всем думал Петя этой ночью — под сладкое посапывание и посвистывание спящих товарищей. Ему очень сильно хотелось жить, делать что-то большое, великое, такое, что изумило бы не только таких людей, как Миша Лесков или Надюха, а даже профессора Одинцова или вот Славу с Костей… Потом, разглядев в постепенно рассыпающейся темноте комнаты потускневшее от времени зеркало, прокрался к нему, вгляделся в возникший перед глазами образ и сник. Теперь он лежал печальный и опустошенный, лишенный всего, а главное — силы, поддерживающей странное явление — человеческую душу — в надежде и вере во что-то прекрасное и обязательное, что должно случиться с человеком и даже наверняка случится, поскольку большая часть жизни еще впереди.

За ночь он бесконечно много раз знакомился с Леной в ресторане, встречал ее у морского вокзала и проживал удивительно короткий, оставшийся в памяти сердца светлой и грустно звенящей нотой, ушедший в невозвратное прошлое отрезок большого и целого, отпущенного на его долю времени. Когда-то он хотел, чтобы это было приятно и красиво, как в кино, и вот теперь, вглядываясь в это, выполненное по его желанию, неестественно складное — до самого конца — кино, он высыхал от еще непонятного до конца горя. Простая его фантазия несколько раз пыталась дополнить это кино, сделать какой-нибудь новый, неожиданный для самого героя, конец, но быстро истощалась и предлагала явные глупости.