Александр Плетнев - Когда улетают журавли

Было тихо, только черная с белой грудью птица — чибис взмывала вверх и падала, и спрашивала: «Чь-и-и вы, чь-и-и вы?», да издалека, из-за озера, доносился легкий звон.

— Что там звенит?

— Машины сено косят.

Сан Саныч смотрел на приближающуюся лодку и вспоминал свой тесный, жаркий двор, песочницу, ребятишек и мать. Все привычное было так далеко. Теперь там, на автобусной площади, томятся люди, ждут автобус, стоят в очереди к автомату за водой с сиропом, потом набиваются в автобус и, обливаясь потом, долго едут к морю. Все это было вчера, а сегодня совсем другой, неожиданный мир окружает Сан Саныча: и эта птица чибис, и ягнята живые, не игрушечные, и озеро, тихое и ласковое, в котором почему-то никто не купается, и где-то здесь растет хлеб, и сарай с ласточками, и злой Сенька, и земля ровная, без сопок и камней, что кажется: дунет ветер, и озеро перельется в другое место.

Лодка ткнулась в мягкий берег. Отец вынес из нее корзинку с карасями, желтыми, как пятаки. Дед взял мокрый вентерь, бабушка — весло, и все вошли через огород к дому. Дед кинул Ваське карася, и он не ел его, а нес в зубах домой.

Потом бабушка чистила у плетня карасей, Сан Саныч играл с пузырями, а куры наперебой клевали кишки, дрались.

А солнце поднималось все выше и выше. Становилось жарко, висели белые облака, и со звоном пролетали оводы. Бабушка занавесила в избе окна, чтобы не было жарко, легла, что-то зашептала и быстро уснула. Дед бросил на пол шубу, позвал Сан Саныча:

— Давай-ка, внук, храпанем.

Сан Санычу спать не хотелось.

— Дедушка, а кто гусят плавать научил?

— Никто — они сами.

— А я не умею.

— Надо учиться.

— А кот умеет?

— Умеет.

— А Машка?

— Всяк зверь и скотина умеют с рождения. Человеку только учиться надо.

Сан Саныч лежал с минуту, раздумывая, а у деда что-то заклокотало в горле, захрипело, и из ноздрей начал со свистом вырываться воздух. Сан Саныч осторожно зажал деду темные, заросшие кудрявым волосом пещеры-ноздри. Дед тянул изо всей силы носом, потом весь замер, побагровел:

— А! а! — открыл он усатый рот, шумно вздохнул. — Ну-к ты, прокудной, вали погуляй.

— Дед, а куры плавают?

— Плавают, — пробормотал дед и захрапел.

В чулане с открытой книгой на груди спал отец, а в сенцах на полу, вытянув лапы, — Васька. «Как им охота спать?» — подумал Сан Саныч и вышел на двор.

У плетня, под широкими обвисшими лопухами, лениво пурхались в черноземе куры. Некоторые лежали без движения, с широко раскрытыми клювами, распластав пересыпанные землей крылья. Под клювами часто бились белые пленки. «И чего на озеро не идут? Задыхаются лежат».

Большой цветастый петух с пупырчатой шляпой-гребнем и вовсе сомлел; лежал с закрытыми глазами. Сан Саныч подкрался из-за лопуха, цапнул за хвост. Тот заорал ошалело, обдав пылью. В руках затрещали перья, но Сан Саныч перехватил за ногу, из которой торчал, как гвоздь, палец, подмял под себя. Петух притих, но когда Сан Саныч начал подниматься с ним, стал брыкаться и бить крылом.

— Сейчас искупаемся. Задыхаешься, лентяй, а озеро рядом, — уговаривал петуха и нес через огород к озеру. Чтобы не упустить, раздеваться не стал: в трусиках и в майке полез в воду. Чувствовал: в руку тюкает петушиное сердце. Вытянув шею, петух орал, не закрывая клюва, длинно, хрипло, с прорывом. Сан Саныч зашел по пояс в воду, бросил:

— Плыви к Сеньке.

Петух забил крыльями и быстро стал тонуть. Сверкнул красный, обезумевший от страха глаз и скрылся под водой. Сан Саныч быстро нащупал его под водой и вынес на берег. И это уже был не петух, а страшилище: ноги длинные, узловатые, шея что веревка, а хвост тряпкой волокся. Он еле переставлял ноги, шатался и стонал, а Сан Саныч шел виновато сзади, озадаченный; гусята крошечные плавают, а здоровый петушина что железяка. Значит, и куры не все умеют плавать.

Дед стоял на крыльце в расстегнутой рубахе, почесывая грудь.

— Что ж ты, прокудной, наделал с кочетом? Страмота, а не кочет. Куры его уважать не станут.

— А что он не плавает? Ты говорил, что плавает.

— Костью он тяжел. Сказано: курица не птица. И птица не всякая плавает: коршун, ворона, ласточка. Перо у них не сальное, мокнет. Вроде как человек в одежде. — Дед засмеялся, глядя на петуха. — Ну ухлюпал ты его — шкилет шкилетом.

Сан Саныч с огорчением подумал, что будут над ним насмешки от бабушки и отца. Но отец посмотрел на валяющегося петуха, пояснил серьезно, но непонятно:

— Нет жировой изоляции. Жир водоплавающих вроде корпуса судна.

А бабушка выразилась проще:

— Так ему и надо: все огурцы на грядках поклевал.

После обеда на западе темно засинело, подул ветерок, но было по-прежнему солнечно.

Сан Саныч отломил кусок шоколада и пошел в сарай. Ласточки все так же летали и испуганно кричали. Он искрошил кусок, и тут его позвал отец, сказал, что скоро будет гроза.

Почти сразу стало сумрачно как вечером. Мягко, предупреждающе заворчал гром, потом затрещал сухо на другом краю деревни и полил дождь, запахло мокрой пылью. Подмоченные, бежали под навес куры, а Сенька с семейством сидел невозмутимо под дождем.

Сумцовы сидели в сенцах у открытых дверей, смотрели на дождь, а он уже начал стихать. Ласточки летали низко над землей и ударялись грудками в лужи: купались.

— Наши ласточки, — сказал Сан Саныч.

— Нынче припозднились они, — сказал дед. — Пора уж вылетать птенцам, а они еще голенькие.

— А я им шоколад крошил, — похвастался Сан Саныч и ждал похвалы, но дед нахмурился:

— Как это крошил? Нельзя этого делать. Бросит ласточка детей.

Сан Саныч не поверил деду, но бабушка продолжала за деда:

— Касатка — птичка нежная, боязливая. В ее гнездышко заглядывать неможно, не то чтоб руками лапать или что класть туда. Бросит теперь она деток. Жалко.

Они не ругали Сан Саныча, будто говорили просто так, но он почувствовал, что они огорчены.

Тучи свалились на восток, и вдруг все порозовело: солнце, умытое, румяное, садилось за подсолнухи и плетни. С крыши и листьев падали капли, стеклянно сверкали, а радуга обогнула все небо — один конец в Дарьином поле, другой — далеко в синей роще.

Пришли из стада корова Марта и овцы. Марта на низких ногах, широкая и важная, с выменем чуть не до земли, зашла в денной загон, шумно вздохнула и, прикрыв глаза, стала медленно пережевывать. Овцы бегали в ограде, пока дед не загнал их к Марте в загон. Сан Саныч сперва убежал в сенцы, но дед его пристыдил, он вышел, и никто его не тронул.

Бабушка села доить Марту, а Сан Саныч стал смотреть, как будет уменьшаться у Марты брюхо. Ведро наполнилось до краев, но брюхо не уменьшилось, и Сан Саныч побежал в избу.

— Дед, дай ведро.

— На что?

— Марту доить…

— А бабушка доит.

— Так не убавилось нисколько. Как было, так и есть, а ведро уже полное.