Вольфганг Фишер - Австрийские интерьеры

Разве не могло быть так, спрашиваю я, преодолевая всеобщее предубеждение, что барышня Эмми отправлялась по воскресеньям в церковь святого Лоренца и святой Гертруды в состоянии полного мира с самой собой, разве не могла она после этого (если, конечно, позволяло состояние материнского здоровья) просто-напросто прогуливаться по парку, которым окружен замок в Пётцляйнсдорфе, по парку, в котором два изваяния в стиле бидермайер — Флора и Фортуна, изваянные из песчаника в двойной человеческий рост, стоят на страже со своею адресованной грядущим временам вестью.

Замок возвел барон Геймюллер — балы с шампанским, фейерверки, экипажи с занавешенными окошками; глубокой ночью из города сюда привозили актрисок, павильон любовного уединения с камнем дружбы в неприметном уголке английского парка. Двойная парковая лестница с высоким пролетом — по одной лестнице поднимаешься, по другой спускаешься; поющие, музицирующие, смеющиеся каменные фигурки вдоль перил, — все проиграно, все потеряно: прах и пепел…

И барышня Эмми, по праву не принимающая этого близко к сердцу, порой останавливается перед изваянием на Герстхоферштрассе, перед каменным изваянием Мадонны со Святой Троицей и с надписью, датированной 1776 годом:

«Когда турки вторглись в нашу страну в 1683 году, образы Божьи уничтожались повсюду. Сей же однако остался невредим в 1687-е лето Господне».

А затем, не бурля ни чрезмерной набожностью старой девы, ни безудержным любовным томлением, возвращается к повседневным делам: заботится о матери и шьет на дому, ведь барышня Эмми — искусная портниха; я могу себе представить даже то, что страстное желание обрести веру в будущее не присуще барышне Эмми вовсе, невзирая на родственные узы, связующие ее с Жозефиной Виммер, а через Жозефину — и с Бруно Виммером.

Да и представления привратницы Марии Еллинек о притязаниях на будущее не совпадают с требованиями, предъявляемыми супружеской четой Виммеров. Ее муж, господин Еллинек, несмотря на обострение экономической ситуации в стране, еще не лишился работы; он остается бригадиром строительных рабочих, хотя его непосредственный начальник вечно бормочет себе под нос какие-то смутные угрозы: так дальше жить нельзя, люди совершенно обнаглели, — но Еллинек в ответ лишь беспомощно пожимает плечами. Я ведь не тюремный надзиратель, господин начальник, говорит он. Только дурачка-то из себя не стройте, Еллинек, отвечает начальник. Однако он может лишиться работы в любой момент, и поэтому госпожа Еллинек вскоре после нашего переезда на виллу принимает предложение жены Матросика стряпать на нашу семью за весьма умеренную плату, правда, эти обязанности должны отнимать у нее только половину рабочего дня. В перерывах между хлопотами на кухне она спускается к себе в привратницкую и занимается собственным хозяйством. Приготовить и оставить господину Еллинеку, оставить к его вечернему возвращению с работы отменно запанированный шницель, тарелку салата из огурцов, кусок яблочного штруделя и булочки общим числом от трех до шести. Крохи со стола богачей, прибегая к библейскому иносказанию, хотя какое уж тут иносказание, если речь идет о шницеле, салате, штруделе и булочках. Кроме того, жильцы дома платят ей за уборку, следовательно, ежемесячный доход семьи Еллинек бьет из трех источников, но Мария Еллинек была бы, разумеется, только рада, если бы хоть один из этих источников начал испускать струю помощнее.

Съездить в чешскую Лейпу, говорит Мария Еллинек по-немецки с врожденным чешским акцентом, повидать братьев и сестер, такое я могу себе позволить разве что раз в году. Вера Марии Еллинек в будущее базируется, соответственно, на том, чтобы когда-нибудь получить возможность, без особых размышлений и максимальных самоограничений, без того, чтобы вычеркнуть мясные блюда из семейного меню и перейти исключительно на крохи со стола богачей, отправиться, — не исключено даже — отправиться на такси с двумя сумками, битком набитыми подарками (в мечтах она представляет себе, как сумки буквально трещат по швам), отправиться на такси на Северо-Западный вокзал и без малейших колебаний приобрести билет до чешской Лейпы и обратно.

Но неужели в этой системе координат, ориентирами которой являются Еллинеки и Виммеры, фон Випперер-Штрогейм и барышня Эмми, нет ничего яркого, веселого, звонкого, смешного, — чего-нибудь пригодного для маленького мальчика, чтобы начать играть, возиться, проказничать? Чего-нибудь вроде, например, попугая, который нахохлившись бормочет: «день… день… добрый день»? Чего-нибудь вроде воздушного змея с хвостом из пучка травы, который на шнуре бездумно взмывает в небо и уже оттуда, покачиваясь на ветру, добродушно улыбается тебе своей змеиной улыбкой? Чего-нибудь для игр, а лучше всего — напарника по играм, ребенка того же возраста? Но второго ребенка на этой вилле на несколько семей, битком набитой взрослыми, нет.

Единственному «человеку играющему» во всем доме, состоятельному пражанину Камилло Гутману (он помог Матросику открыть собственное дело и стал его негласным компаньоном после того, как Матросик после долгих колебаний и проволочек, так и не получив всего причитающегося, расстался с Бруно Виммером; Виммер решил оставить общую лавку себе и выплатил Матросику лишь половину его взноса, пояснив, что у него трудности с ликвидными средствами), хоть и предоставляют в нашей квартире самую красивую угловую комнату в качестве гостевой, но этот самый Гутман пользуется ею только от случая к случаю, наезжая в Вену, да и то, как правило, является заполночь. Мы с ним изо всех обитателей дома понимаем друг друга лучше всего. У нас одинаково игровое представление о жизни, у Камилло Гутмана и у моего младенческого «я».

Богатство (с отцовской стороны), пражский банк Гутмана, не разорившийся и после «черного понедельника» на Уолл-стрит, — облегчает это, равно как и земельные участки, средневеково-готическое здание «На небесах» в Зальцбурге, в котором размещены одноименные гостиница и ресторан (унаследованные с материнской стороны). В гимназии он учился не слишком напрягаясь, а перед выпускными экзаменами и вовсе ее оставил, однако он превосходно владеет чешским, французским и английским, преподанными ему гувернанткой и домашним наставником еще в том возрасте, когда мальчик только начинал мыслить самостоятельно (соответственно, Гутману при желании легко удаются каламбуры макаронического свойства, он может изобретать их на балу, между вальсом и галопом). Образованным человеком его назвать нельзя, однако он, несомненно, человек светский, — и в то время, когда он впервые привлек к себе мое внимание, он хранил замечательные воспоминания о часах застольных и любовных забав в знаменитом пражском заведении «Гого», расположенном по адресу Гемзенштрассе, дом 6.