Константин Лагунов - Больно берег крут

У Фомина от ярости рот на сторону повело. Он не стал уговаривать. Сказал помощнику бурмастера Жохову: «Айда, Данила», — и, не оглядываясь, слепо шагнул с насыпного бугорка, к которому прилепилась буровая, и сразу увяз почти по колено.

«Шевелись, ребята! Забирай какие есть доски, бревна, настелим, где самое топкое», — скомандовал весело Данила, и рабочие зашевелились.

Тогда и выскочил помбур Артем Копылов и завопил остервенело: «Не имеете права! Не смеете! Нет такого закону, чтоб заставлять рабочих по брюхо в няше трубы на себе…» И еще иное, такое же непотребное понес, да так хлестко, так заразительно, что и другие, уже шагнувшие было за Данилой, тоже приостановились. И хоть негромко, а все-таки поползло недовольное: «Наше дело бурить, а тут и монтируй и трубы на себе». И пошли припоминать, когда и что сверх положенного и возможного делали. А громче всех и злее звенел истоньшенный, надорванный злобой голосок Копылова.

От обиды и гнева у Фомина спазма горло перехватила. Только и смог выговорить: «Э-эх вы. А ишшо геологи, рабочий класс».

И пошли они вдвоем с Данилой Жоховым. На полпути к вездеходу их нагнали еще четверо, позади цепочкой тянулись остальные, кроме Копылова.

Сперва они пробили трассу, как пошутил Данила, — по бревнышку, по дощечке вымостили себе тропу к буровой от застрявших машин. Брали трубу на четыре плеча и шли ровно канатоходцы, то и дело срываясь с настила в топь.

Зачугунели, не гнулись спины, в кровь стерлись плечи, руки и ноги так наломали, больно и боязно подумать было, что придется ими шевелить.

И все-таки перетаскали, уложили ровненьким штабелем на трап. Когда же на дрожащих, подламывающихся ногах Фомин вошел в балок, его встретил у входа припухший со сна Копылов и прямо в лицо бригадиру кинул с неприкрытой издевкой: «Ну что, рабочий класс, штанишки менять пожаловали?»

Еще миг назад Фомин был уверен, что кружку с чаем не удержать в руке, а тут так врезал нахалу в скулу, что тот опрокинулся и юзом под полку.

Объявили Фомину партийный выговор и представление к Герою из Москвы отозвали.

Два года держала бригада Фомина первое место в Союзе по метражу проходки на станок и по себестоимости. Когда стали представлять новую группу туровских геологов к наградам за открытие нефти, снова Фомина первым вписали в список будущих героев труда, да только на сей раз представление и областной барьер не перешагнуло: подставил ему ножку не кто-нибудь, а сам «папа» — начальник Туровского территориального геологического управления.

Больше всего на свете любил «папа» благодарственные излияния подчиненных, да чтоб публично, да чтоб во весь голос. «Будем тебя, Фомин, к Герою представлять», — сказал, будто милостыню подал. Тут бы и поклониться Фомину да возгласить: «Спасибо… Век не забуду…», а мастер буркнул: «Не за награду работаем». У «папы» улыбка разом отпластовалась. «Ну-ну, тебе своя цель видней». Зацепили эти слова Фомина, и тот завелся: «У меня своя только рубаха, а цель у всех общая — побольше нефти найти». «Па-ах-вально», — отчеканил «папа» и показал мастеру спину.

И опять Фомина не оказалось в списках награжденных, не то что Золотой Звезды, а и медали трудовой мастеру не присудили.

Обиделся Фомин на геологическое начальство и ушел к нефтяникам, возглавив первую буровую бригаду промысловиков Турмагана. Вместе с мастером перешла к нефтяникам добрая половина фоминской бригады и, конечно же, правая рука мастера — его помощник Данила Жохов, которого в глаза и за глаза все звали Жох. И хоть ни ростом, ни осанкой не выделялся Данила из сверстников, однако по характеру своему вполне соответствовал прозвищу.

Дерзок непомерно и пробойно-настойчив был парень. Дерзость проступала во всем: в голосе, взгляде, жестах, лице. Оно было скуластое, энергичное. Из-под чуть принахмуренных светлых бровей посверкивали насмешливо и пронзительно серые глаза. С кем бы ни разговаривал Данила, какое б выражение ни придал своему лицу — все равно на нем светилась не то надменность, не то небрежение к собеседнику, а в глуби глаз искрила насмешка. Оттого многие отводили взгляд, разговаривая с Жохом.

Походка у Данилы легкая, танцующая, с чуть приметной раскачкой. И манера говорить особенная — броская, безапелляционная и тоже полунасмешливая.

В прошлом году Данила заочно окончил техникум, ему тут же предложили под начало буровую бригаду, а он: «И в пристяжных холка в мыле».

Зато с мастером Фоминым у Данилы завидное взаимопонимание, не то что с полуслова — с полувзгляда понимают друг друга. Мастер бровью шевельнет, а Данила уже спешит исполнить невысказанный приказ. Ни словом, ни жестом, ни даже взглядом не польстил Данила мастеру, повинуясь тому лишь из уважения, почитая его за неподкупную рабочую прямоту, редкостное трудолюбие и дивное профессиональное чутье. За пять лет работы в одной буровой бригаде они ни разу не повздорили, хоть влетало Даниле от мастера не однажды…

Сегодня Ефиму Фомину исполнилось пятьдесят. С первым подарком к имениннику чуть свет пожаловала из Туровска дочь Наташа. Месяц назад она окончила Туровский педагогический институт и получила назначение в ту самую Турмаганскую среднюю школу номер один, которую только что сдали строители.

По случаю именин гости были званы к четырем, но Данила Жох на правах своего человека появился в доме задолго до названного часа. Принес ведро свежей стерляди и транзисторный радиоприемник. Вручив рыбу хозяйке, приемник хозяину, Данила Жох спросил:

— Нужна подмога?

— Да все как будто поспели. Вот только шампанского не достали. Нет нигде, — посетовала хозяйка.

— Не-ет? Будет, — ответил Данила Жох и скрылся за дверью. А часа через полтора принес две среброголовые высокие бутылки.

Пышноволосая, с чуть приподнятой верхней губой и нерусским разрезом зеленоватых глаз, причерненных тенью длинных ресниц, Наташа обласкала улыбкой расторопного парня.

— Какой молодец. Где раздобыл?

— Для тебя, Наташа…

— Нет, на самом деле, как тебе удалось?

— Простреляли пласт, оттуда фонтан шампанского.

Весело скалил зубы Данила Жох, а сам непроизвольно тянулся взглядом к глубокому разрезу летнего платьица, плотно облегавшего крепкое и сочное, как спелый кочан, тело девушки. Наташа почувствовала этот взгляд, и ей стало зябко и стыдно: передернула округлыми плечами, словно стряхивая с них что-то, громко проглотила слюну и показала Даниле спину, обтянутую легкой, нарядно расцвеченной тканью так плотно, что виден был спинный желобок. Некрутые, слегка округлые упругие бедра двигались и играли на каждом шагу, словно дразня парня.