Константин Лагунов - Больно берег крут

Их сразу облепило комарье. Зазвучали шлепки. Кто-то приглушенно ругнулся, кто-то выдал анекдот по поводу. Потом не заметно разбились на двойки и тройки, завязался деловой разговор. Вот так на ходу решались спорные вопросы, принимались и давались обещания.

Сгрудились на полянке, в сажени от кольцевой дороги. Черкасов протиснулся в середину, подождал тишины. Заговорил негромко, но с нажимом:

— Что предстоит нам в будущую зиму — известно всем. Десять миллионов тонн должны мы дать в будущем году вместо полутора нынешних. Соответственно и проходка, и длина трубопроводов, и все прочее — в три с лишним раза. Помех на пути — тьмы. Самая страшная — бездорожье. Кольцевая бетонка нужна нам больше, чем воздух. Так или нет?

— Эту истину своими боками усвоили, — подал голос Бакутин.

— Возражающего за баранку и круг почета…

— Чего время тратим? — недовольно проворчал Гизятуллов.

А со всех сторон неслось:

— С бетонки надо было и начинать…

— Полсрока машина не выдерживает…

— Тягачи в распутицу не проходят…

— Завидное единомыслие, — улыбнулся Черкасов. — Потому бюро горкома решило — мобилизовать коммунистов, поднять комсомольцев и методом народной стройки до осенней распутицы проложить здесь кольцевую бетонку. Пять с половиной километров…

— Ого!

— Это ж не тротуарчики подмести…

— Бюро решило, а выполнять…

— Выполнять будем мы! — поднялся над толпой бакутинский голос. — Дорожникам это колечко и на шею велико. Пусть хоть лежневки гонят на промысел. Плиты и гравий завезли, песок — рядом…

— Давай, Гурий Константинович, — перебил Черкасов, — от слов к делу. Бей первый колышек. Тебе, как закоперщику, самый большой отрезок — триста метров.

И вот в руках Бакутина толстый полутораметровый кол с затесом наверху. Кхакнув, всадил с размаху острие в податливую землю. Тремя ударами обуха вогнал кол чуть не до затеса. На нем Черкасов написал: «НПУ» и пошел широкими шажищами вдоль дороги, отмеряя обещанные триста метров. Следом двинулись примолкшие хозяйственники. Верили и не верили в реальность происходящего, но уже обеспокоились: взвалить на плечи даже полсотню метров бетонки — не пустяшная нагрузочка. Однако первым возразить, воспротивиться никто не хотел. Мог бы Бакутин заартачиться, так он сам плечи подставил. Надеялись, что взбрыкнет Гизятуллов. Но и тот даже взглядом не поперечил. Улыбаясь полногубым ртом, легонько и бесшумно забил кол. Черкасов вывел на затесе «УБР», и шествие по кругу продолжалось.

Оставалась последняя надежда на вышкарей. Главный турмаганский вышкарь Петр Угаров, не дожидаясь команды, забил свой кол, и сам же написал на нем — «ВМК», что означает «вышкомонтажная контора». И еще полтораста метров прирастил Черкасов к пройденному кольцу будущей бетонки.

Теперь противникам этой затеи не на кого было больше надеяться. Если б кто и высказался против — себе хуже сделал.

Никто не высказался.

Каждый получил кусочек по зубам: кто пятьдесят, а кто только двадцать метров.

Возле первого колышка с буквами «НПУ», кольцо замкнулось. Снова все сгуртовались подле Черкасова, и тот буднично, оттого впечатляюще сказал:

— Агитировать никого не будем. Ни устно, ни письменно. С завтрашнего дня начнет выходить специальное приложение к газете. Как вы его нарекли, товарищ Иванов?

— «Бетонка», — сразу откликнулся Ивась.

— Предупреждаю, — голос Черкасова затвердел, — ни-ка-ких уважительных причин не принимается. Несогласные с объемом работ и сроками — высказывайтесь сейчас. Есть такие? — Выждал, не откликнется ли кто. — Ну, что ж. Как говорят — в добрый путь!

Расходились не спеша. Откалывались группами и, покуривая, уходили неторопливо от дороги, которая нежданно-негаданно повязала их в один узел.

Одни восприняли случившееся как неизбежное, хоть и малоприятное, другие — как насилие, вероломный наскок, которому можно бы и противостоять, если бы да кабы… третьи — как блажь Черкасова и, едва отойдя от дороги, выбросили все происшедшее из головы.

Начальник Турмаганского УБР Гизятуллов, вбивая свой колышек, думал: «Детский сад, не бюро горкома. Солидные руководители играют в кошки-мышки. Могу столб вкопать, чтоб их потешить. Сочинял бы бумаги, выступал с речами, распекал, озадачивал, — живых дел захотелось. И должность, и очки, и лысина, а ума…»

УБР не имело еще и половины нужных работников, не приноровилось к условиям, только-только подымалось на ноги. Своими силами, без смет и проектов, строили административное здание и ремонтные мастерские, бараки и дома для рабочих. Строили все: бухгалтера, диспетчеры, шофера, инженеры, буфетчицы. Все и ежедневно. Тут Гизятуллов не признавал никаких «но». И сам с заместителями и главными специалистами почти каждый вечер бывал на стройке, нянькался с носилками, с лопатой иль с топором.

Дел Гизятуллову хватало, как говорят, под завязку. Вместо пяти в управлении работало только три буровых бригады. И тем постоянно не хватало то долот, то цемента, то бурильных труб. Машины и люди работали без передыху, на износ, но план проходки выполнялся… Скрипело, кряхтело, кренилось наспех сколоченное гизятулловское УБР, но бурило, бурило, бурило…

Чтобы подготовить те самые шестьдесят четыре скважины первоочередного участка, буровикам надо было за полтора года насверлить сто семьдесят километров. Передвигать стотонный буровой станок по турмаганским болотам и лютой зимой не везде можно. Как же быть летом? Кто? как и из чего поспеет строить лежневки и насыпные островки для вышек? И хоть буровые мастера Ефим Фомин и Зот Шорин, слава богу, в поводырях и погонялах не нуждались — все равно глаз с обоих нельзя было спускать: задиристы и своевольны не в меру. Ефим не раз уже заговаривал о кустовом бурении. Согласись, поддержи — новые хлопоты и тревоги. А встань-ка поперек!.. Вот и крутись. Спеши, но не забегай. Не торопись, но не отставай. Гляди вперед, а замечай вокруг… Потому-то, забивая свой колышек, Гизятуллов и в мыслях не допускал, что станет строить бетонку: без нее голова кругом. Едва Черкасов договорил напутствие, как Гизятуллов поспешил к строящейся конторе, досадуя на то, что потерял столько дорогого времени.

Шел быстро, пыхтел, давил комаров, раздраженно думал: «Суется Бакутин во все щели. Ефима Фомина подуськивает. Черкасовым туда-сюда вертит. И это — его затея. Голосил как ишак. Мог бы и себя вместо колышка в землю вбить. Ничего. Этот первоочередной участок икнется ему не раз. А на попутном газе наверняка в трубу вылетит. Румарчук поможет…»

Как же взбеленился Гизятуллов, когда через пару дней после того смехотворного бюро на открытом воздухе ему позвонил Черкасов и, не здороваясь, сразу строго спросил: