Константин Лагунов - Больно берег крут

Был еще в Туровске лог, отсекавший юго-западный угол города, — глубокий, но не широкий, — по самому дну лога струилась крохотная зловонная речонка, впадающая в Туровку. Дома в логу стояли тесно и были обнесены высоченными заборами, из-за которых слышались не лай, так грозный собачий рык. Тут в беде можно было надеяться только на себя — на свой кулак, собственную изворотливость и хватку. Руки городских властей сюда не доставали, всяк обустраивался здесь, как мог и как хотел, сам мастерил подходы к своему жилью, ограждал его от оползней и вешних вод, оборонял от лиходеев и огня. Ну, а как туда могла проникнуть, скажем, пожарная машина или машина «скорой помощи»? — сколько ни гадал Демьян Елисеевич, отгадать не мог.

Но и в этих замшелых, умирающих, приговоренных к сносу туровских улочках было что-то трогающее за сердце. В них легко и раскованно дышалось, хорошо думалось. Петляй себе, не спеша, по тропкам, дощечкам и жердочкам, вбирай ноздрями волнующие запахи дыма, молодой зелени, древесины, слушай ленивую собачью перекличку и думай: ковыряйся в прошлом, постигай настоящее, улетай в будущее… Никто не спугнет, не помешает, не отвлечет. Потому-то к непременным вечерним прогулкам по городу Демьян Елисеевич присоединил длительные утренние вояжи.

Он жил в только что построенной комфортабельной гостинице «Нефтяник», поднимался чуть свет и до завтрака подолгу кружил и петлял одиноко пустынными тихими улочками, забредая порой в такие первобытно дремотные уголки, что, околдованный, очарованный ими, подолгу стоял столбом, позабыв про все на свете. После московской суеты и пришпоренности, нескончаемой сутолоки заседаний, телефонной трескотни, постоянного нервного перенапряжения и бумажного потопа Демьян Елисеевич отдыхал здесь душой и телом, а раскованная, разгруженная мысль легко одолевала такие кручи, засматривала в такую глубь, что, пораженный, он не раз останавливался и замирал на какой-то доселе недоступной критической точке. Чаще всего он думал о незаконченном споре с Румарчуком, мысленно продолжая и развивая его, изыскивал все новые и новые, очень убедительные, прямо-таки неоспоримые аргументы в защиту поверженного Бакутина. В конце концов, желание встретиться с «турмаганским выскочкой» — как он однажды сам же и назвал Бакутина — стало неодолимым, и Демьян Елисеевич вылетел в Турмаган.

Бакутин встретил у самолета. Чувствительно тиснул, тряхнул руку, буркнул: «С приездом», — и зашагал к «газику». Здесь тоже чувствовалась весна. Над головой она была благодатной и яркой, но под ногами — отвратительной. Турмаган утопал в грязи. Она залила бетонку и редкие коротенькие тротуарчики, волнами подкатывала к ступенькам, крылечкам, дверям. Огромные колеса и гусеницы всесильных машин еле прокручивались в круто замешенном торфяном тесте, люди же вязли в нем иногда по колено, и оттого с обеих сторон, по самой кромке бетонки — живая нескончаемая людская цепочка. Скопленные за долгую зиму отбросы бивачной бродяжьей жизни вылезли из-под снега, бросались в глаза, цепляясь за ноги, хрустели, звенели, крошились под сапогами и колесами. Обшарпанные непогодой балки с неумело, наспех пристроенными к ним сенями и крылечками казались холодными, неприветливыми и непригодными для жилья. Не радовал глаз и новый микрорайон деревянных двухэтажных домов: они словно болели чесоткой, — штукатурка исполосована подтеками, потрескалась, облупилась.

— В гостиницу? — спросил Бакутин.

— Зачем? Я не устал. Шофер закинет туда портфель. Давайте прямо в НПУ.

— Как угодно…

В этом «как угодно» было столько безразличия, придавленности и тоски, что Демьян Елисеевич сокрушенно крякнул. Нет, это был вовсе не тот Бакутин, который тогда стоял на трибуне и, размахивая руками, потрясая седыми лохмами, выкрикивал разящие, разрывные фразы, хлестал и сек ими высокопоставленных министерских оппонентов и собственное главковское начальство. Тогда он был в атаке — наструненный, беспощадный, готовый пасть либо победить. «Года не прошло. Какая сила согнула, сломила?»

Поймав на себе сочувственно-испытующий взгляд, Бакутин распрямился, резким кивком попытался уложить разлохмаченные ветром седые пряди. Достал сигареты, протянул пачку гостю и, когда тот отказался, закурил сам.

— По земле-то можно проехать куда-нибудь? — спросил Демьян Елисеевич.

— Только на товарный парк и вон к тому факелу. Там замерная установка и дожимная.

— Ну и поехали сразу туда, если это не нарушает ваших планов.

— Наше дело исполнять — не планировать.

Они осмотрели замерное устройство и дожимную насосную станцию, поговорили с операторами (разговаривал в основном Демьян Елисеевич, Бакутин лишь дополнял да пояснял) и наконец подъехали к факелу. Гигантское пламя, высотой с пятиэтажный дом, по форме напоминало распушенный хвост лисы-огневки. Пламя постоянно меняло окраску: то наливалось краснотой, то блекло, обесцвечиваясь до белизны, а то вдруг становилось оранжевым, как апельсин. Окутанный черным дымным нимбом, факел ревел утробно и дико, колыхался на легком ветру, плевался в синеву кровавыми сгустками. Вдали виднелись еще два таких же факела.

— Горим помаленьку? — спросил Демьян Елисеевич, усаживаясь в машину.

— Нам все беды нипочем: что заробим, то пропьем, — оскалился в улыбке молодой скуластый шофер.

Больше до конца пути никто не проронил ни слова.

— Ко мне никого, — сказал Бакутин секретарше, плотно притворяя за собой кабинетную дверь.

Не ожидая вопросов, расстелил на столе большую, изузоренную разноцветными кружочками и линиями карту месторождения. Ровные синие и красные точечные пунктиры рассекали треугольный отрезок месторождения на части. Синяя точка обозначала действующую нефтяную, а красная — нагнетательную скважину. Черные линии, обозначающие трубопроводы, оплели паутиной треугольник. Выхватив из внутреннего кармана пиджака авторучку, Бакутин слегка склонился над картой и заговорил:

— Историю Турмагана вы знаете. Как мы пробили брешь в классической схеме разработки месторождений и вырвали вот этот первоочередной участок — тоже известно. В этом году у нас будет где-то около двухсот добывающих скважин. Чтобы выйти на сто миллионов тонн, надо иметь четыре с половиной тысячи скважин…

Постепенно голос Бакутина набирал соки, звонкость и силу, в нем отчетливо заструились атакующие нотки. И сам Гурий Константинович преображался, становясь подобранней и стройней, вроде бы даже выше. Вот он распрямился, развернул широкие прямые плечи, небрежно примял ладонями седые вихры, и перед обрадованным Демьяном Елисеевичем стоял прежний неукротимый бунтарь, который так поразил и покорил его на выездном заседании Центральной комиссии. Широко и резко размахивая руками, Бакутин гремел: