И. Ермаков - Заря счастье кует

Может быть, потому и высказал Христолюбов в день тестюшкиных «сороковин» роковые для собствен ной участи, невоздержанные слова.

– Он сейчас, Тимофей-то Васильевич, на гауптвахте у бога сидит, баланду голимую ест. Валенки... валенки, которые на земле замастыривал, перед боговы очи теперь растеребливает.

Теща заголосила от этих кощунственных слов, в унисон засморкалась и взвыла жена – пимокатова дочь.

С этого злополучного дня и началось для него самого в доме тещеньки откровенно собачье житье. Ни блинка ему масленого, ни цельного молока и ни венечка в баню свежего. В доме гнет, тишина. Один раз возвращается, смотрит: в собачнике раскладушка раскинута. Не поскупились – купили... Рваньем-барахлом всяким застлана. Пытался переговорить по этому поводу с пимокатовой дочерью – молчит, как оглухонемевшая.

Продал Юра дипломированных своих кобелей, поцеловал ребятишек – Витальку с Наташкой и... завербовался на «нефть». Спасибо Семену Урусову – к тому времени выдал фонтан. Вот ведь что значит одно неосторожное, антирелигиозное слово!

Итак, он отправился в аэропорт.

Каждый повар практически тот же снабженец. Интендант в перспективе. Не соли, так перцу добудет.

Озеро Светлое, как было сказано выше, находится в двадцати километрах тайги от Урая. Тем не менее по каким-то каналам прознал Христолюбов, что именно сегодня должны приземлиться в Урайском аэропорту два борта с раннеспелой капустой. Еще пасся на ягодах вольно глухарь, а к капусте уж Юра подкрадывался, вон откуда прицеливался. «Съезжу, добуду ребятам на щи. Расстараюсь. Осточертели, обрыдли им макароны, консервы, крупа... В других местах щавель растет, крапивка молоденькая, лебеда, а тут – ни зеленинки – суп взвеселить. Хорошо – ягода уродилась. Голубика, брусника, клюква уже доспевает. Киселями хоть ублажаю ребят».

Теперь к этой доброй заботе прибавился и глухарь. С глухарем не подгадить...

Слух о двух бортах капусты в аэропорту подтвердился. Вот-вот – и должны приземлиться. Молодому Ураю мерещились свежие щи. Из раннеспелой, белокочанной...

Раннеспелой, правда, эту капусту можно было назвать лишь с великой натяжкой, – стоял конец августа, – но и «поздней», конечно, не назовешь. «Позднеспелую-то коренные крестьянки после пятого инея рубят, – вспоминал Юра. – Теща про инеи как говорила? «Сахарком бог капустку потронул». Ох, сладка получалась, дерзка... А рассол?! Долбанешь ковш – и заново человек народился...»

Прибывали борта. Юра быстренько опознал экспедитора ОРСа и с ходу, с налету подрядился к нему в моментальные грузчики.

– Кинешь пять-шесть вилков! – запросил он за труд.

Экспедитор кивнул: «Кину».

«Погоди, кацо! – жизнерадостно принялся Юра ворочать мешки с кочанами. – Погоди-и-и! Я тебя научу жарить-печь глухарей. Сам, как фазан, посинеешь в расцветочку».

Часа через полтора с попутным автобусом, доставляющим сменные вахты на Тетеревскую площадь, ехал Юра в район своего Светлого озера. Вез с собою капусту и строил радужный план, как он сварит ребятам отличные свежие щи в побледневшем от концентратов котле, какой дух-аромат воскурит от тех щей по окрестной тайге, видел мысленным взором выстроившуюся у котла оживленную очередь, слышал внутренним ухом, как выпрашивают у него работяги добавки. Вот подходит с тарелкой кавказец...

«Ишь ты! Язык на его глухаре проглотили! Много чести! Не с того конца жаришь, кацо... Хе! Человек застрелил первого глухаря и, гляди, поднимается. На кого поднимается!! На Христолюбова!! Добавки кавказцу все-таки зачерпнуть – охотились вместе...»

Не добавки. Другое произошло. Юра бездумно поместил свою правую руку в мешок и сломил с распочатого в аэропорту кочана пару сочных упругих листков. Сломил и, все еще не расставшись в мыслях с кавказцем, машинально начал их грызть. Не остерегшись. Публично.

– Никак, парень, ка... капуста!! – поперхнулся казбечной затяжкой сосед.

– Она саменькая, – подтвердил Юра.

– Отломи-ка листок! Слюна просекла, как ты сладко грызешь, – выбросил папиросу в окно Юрин спутник.

Юра вытащил из мешка распочатый кочан и угостил поначалу свое непосредственное окружение. Оголенную кочерыжку отправил обратно в мешок.

Тугой репчатый хруст белых толстых капустных жил, звучный поскрип листка при его угрызании прикоснулся, вполз в ухо дремлющего на переднем сиденье вышкомонтажника. Вскрыл ресницы, бдительно обернулся на погрызь, на хруст. Завидев капусту в руках у парней, оживился совсем, улыбнулся:

– Дали бы, жмоты, листок! – заискался глазами, определяя владельца белокочанного «цитруса».

– У него, – показали на Юру. – Мешок везет...

– Какой мешок! – встрепенулся испуганный Юра. – Всего пять вилков. Щи на Светлом ребятам сварить...

– Ну, не жмись по-дешевому. Не зажиливай, – протягивал ему раскрытый уже складной нож улыбающийся вышкомонтажник.

Через пару минут и от второго вилка осталась одна кочерыжка. Ширился и возрастал вдоль автобуса сладостный хруст. Вместе с хрустом распространялся до самых окраин и слух:

– Едет парень – целый мешок капусты везет.

– Какой парень!

– Во-о-он курносый. Он должно быть. Улыбается еще вроде, двойню родил.

Юра, Юра... Вот сейчас бы тебе непременно нахмуриться – щи ребятам задуманы, а ты, простота, вынимаешь и третий кочан. Третий!! А что остается!

На четвертом попробовал он упереться, но взбесил, затравил его голос:

– Зря, Микола, цыганишь! Я эту поповскую личность знаю. Христолюбов фамилия. Понимай, из какой династии. «Аминь» тебе во все пузо, а не капустка...

Юра выглядел голос – знакомый парень. Работал с неделю у них, геофизиков. Не понравилось – взял расчет.

Христолюбов достал и четвертый кочан. Съели бы и последний, шестой, предназначенный для глухаря, но тут по правому борту вспыхнуло Светлое озеро.

С пятью кочерыжками и одним уцелевшим вилком в мешке пошагал Юра вдоль его живописного берега. Шел и пел с настроем и чувством популярную таежную песню про нефтяных королей. В удалом, забубённом припеве грозился холостяк Христолюбов поцеловать самую медведицу. Через малое время выложил он уцелевший кочан на разделочный кухонный столик, поднял на локоть пустое ведро и, нимало не отдохнув, побежал по ближайшим болотцам насбирать скорей ягод. Щи пусть рухнули, но глухаря он обязан заделать с задумкой. Честь охотника на кону...

...Вернувшись с брусникой и клюквой, он со страхом и холодочком в груди обнаружил: капусты на столике не было. Сыскною побежкой помчал Христолюбов по лагерю. Торопливо, с горячим пристрастием допрашивал он всех здесь сущих – дешифровщиц, завгара, дежурного слесаря.

Нет. Капусты никто не видал, ну, и значит, не трогал, не брал.