И. Ермаков - Заря счастье кует

Юра складывает горячую тушку на кухонный алюминиевый поднос и вытягивает из шва отпотевшую нить. Потом ножом с вилкою разваливает глухаря пополам.

По тайге – дух! Неописуемый, необсказуемый дух по сибирской тайге. Ягода истомилась, сомлела, жарким соком впиталась вовнутрь глухаря. До сплетеньица жилок, до косточек, до подгрудной дужки и далее. Гречка тоже не собственным соком напитана. Жиром, клюквой, брусникою, диким запахом птицы – он пахнет последней зарей...

Неизбранное жюри оказачило под доброе похвальное слово и второго сибирского птичьего «дедушку», но первого места решило не присуждать.

– Ничья! – похлопывая себя по тугим животам, заявила братва – взрывники, бензопильщики, слесари и шоферы.

– Ничья! – присоединилась к ним и техническая интеллигенция.

– Если бы специя... – улыбнулся смущенно южанин.

– Если бы с капустой... – пожимая сопернику руку, загадывал Юра. – Лось мое первое место увел.

Но «увел» и похитил капусту не лось.

Помнится, гоголевский герой, съев дыню, надписывал на пакетике с ее семенами: «Сия дыня съедена...» Далее следовало число, месяц, год, обстоятельства.

Христолюбову, будь он гоголевский герой, надлежало бы написать на мешке с кочерыжками: «Сия капуста съедена августа, двадцать восьмого дня, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Вахтовый автобус номер» и т. д.

Таким образом, пять вилков раннеспелой капусты были бы вписаны в историю освоения Тюменского Севера! Пять! А где же шестой! Лось съел!

Наутро, после «ничьей», откормив народ завтраком, наметил себе Христолюбов класть плиту в камералке. Заметим, что поставлен он был в повара не из-за выдающихся кулинарных способностей. Отнюдь нет. Мастеровит был Юра. Умелые и въедливые у него руки. Геофизики собираются у Светлого озера зимовать, сделать его базовым для тщательной разведки шаимских площадей, и парни, скооперировавшись по трое, по четверо, загодя рубят избушки. Парни рубят, благо лесу вокруг – тайга, а Юра в свободное от плиты время ставит в тех дивных избушках дверные и оконные косяки, плетет рамы, стеклит их, кладет печи и плиты. На этой неделе порадовал он ребят банным яростным паром – сложил в баньке каменку. Плеснешь ковш подумаешь – паровоз взорвался. Свист идет! Не каменка, а соловей-разбойник. А сколько дверей сколотил и навесил он! Кухоньку оборудовал, котлы вмазал, столы, полочки, посудомойку... Зарабатывает Юра нисколько не меньше других, так как руки его постоянно в делах. Притом руки бессребреницы. Кому он ни нужен, кому ни делал добра... Сейчас вот плиту в камералке наметил. Здесь женщины. Работа у них неподвижная – дешифровщицы. Организовать им теплышка... Юра наносил кирпичей, растворил в лотке глину, оставалось добавить в нее ведра два песка. Песок высился неподалеку от кухни. Сам же Юра его и копал, и возил, нагружал и сгружал. Сейчас... вонзив в его островерхую груду лопату, Юра, естественно, тут же приподнял ее. Приподнял и обмер... Песок с лопаты потек, весь стек, а посредине, словно могильный череп, остался лежать кочан злополучной капусты.

Рисовать или заснять Юру с открытым испуганным ртом было некому.

– Ко-ро-е-ды-ы! – с догадкою вымолвил он, уходя от испуга.

– Ко-ро-е-ди-щи! – расползлись его толстые губы в улыбке.

Короедами в лагере называли детей. Было их человек шесть, вывезенных на лето из городов к синим ласковым водам Светлого озера, на природу, на чистый, тайгою, зарею и солнцем процеженный воздух. Крепни, грудь, голубейте, глазенки, пейте летнее дивонько, что вокруг вас! Взрослым, остающимся на день в лагере, в том числе Юре, было поручено их наблюдать. Надзирать несмышленышей. В этом случае Юра, чтобы дети не вольничали и не уходили далеко в тайгу, сочинял им не очень снотворные сказки про Бармалея – духа необжитых мест. Четверо на днях улетели – учебный год начинается, а близнецы, по пятому годику, Аленка с Бориской, живут по-прежнему в лагере. Их отец выезжает с сейсмостанцией в «поле», регистрирует взрывы, а мать работает в камералке, расшифровывает с испещренных широких листов послевзрывное эхо земных глубин. На зиму она уезжает с ребятами куда-то на юг и там живет до весны.

Юра дружен был с близнецами. Напоминали они ему, короеды, собственных Наташку с Виталькой. В том же возрасте... Много раз обещал им Юра принести с охоты Бармалееву голову.

Насочинял неумеренно, перебрал, а теперь требовалось Бармалея сего уничтожить. Бродяжничая иногда по тайге, Христолюбов внимательно смотрит под ноги. Хочется найти ему такой корень, наплыв, закорючину, чтоб похоже было лесное уродище на предполагаемую Бармалееву голову. Тогда скажет Юра ребятам,, заявит: «Все, короеды! Не бойтесь. Выследил я его. Ка-а-ак прицелюсь, ка-а-ак выстрелю!.. Вот вам его голова».

Лось пробежал позднее.

Близнецы пришли к столику раньше.

– Бо-о-оря! – притаила голос Аленка.– Что это!– указала братишке на белый капустный кочан.

– Не знаю, – шагнул тот поближе.

Шагнул, но всего только шаг.

– Это дядя Юра, наверно, принес, – шептала сестра. – Наверно, это... Наверно, это... голова Бармалея!

– А где уши, где нос, где глаза! – анализировал событие мужчина.

– У Бармалеев носов и ушей не бывает. Они... безвсякие, – решила женщина. – Давай поскорей ее закопаем, пока сам Бармалей за ней не пришел. Она ведь опять к нему прирастет.

– Это у трехглавого Змея она прирастает. Иванушка срубит, а она опять на том месте же прирастет. Иванушка срубит...

– У Бармалеев тоже она прирастает. Давай закопаем ее поскорей!

Так в августе 1966 года близ скважины-первооткрывательннцы взрослые, как дети, грызли капусту, а дети приняли ее за чудовище.

И вот – март тысяча девятьсот семьдесят первого года. Март! Буровики едят свежие огурцы.

Настолько свежие, что стебелек на срезе живым соком слезит, запах летнего меда дарит, не подвянул и не приболел. Сам огурчик ни мал, ни велик, с белым рыльцем и темно-зеленым предхвостьицем, весь в родимых колючих пупырышках, меж которых еще не просохла роса. Ртутный столбик показывает минус двадцать, а в огурчике – в прилетном зелененьком попугайчике – плюсовая температура. В самом деле немножко диковинно: вся в мазуте, в бугристых мозолях, широченнейшая ладонь верхового, а на ней чудо-небыль – живой же! Живой огурец!

Случилось это в дни работы двадцать четвертого съезда КПСС. Буровым бригадам и вахтам стало известно, что тридцатитрехлетнему самотлорскому буровому мастеру Геннадию Михайловичу Левину («Ну да, нашему Левину!») – присвоено звание Героя Социалистического Труда.

В то утро взлетел мастер на дюжих выносах дружеских рук под низкое самотлорское небо; кренилась в очах его вышка, сорвавшаяся с головы шапка пыталась зачерпнуть облачка, земля же под нею, под левинской шапкой, взапой голосила «Уррр-а-а-а!!».