Ли Чайлд - Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах.

Поначалу я гнал от себя эти страхи, представляя, как за нами прилетят спасатели. Это была наша единственная надежда, и Марсело всячески ее в нас поддерживал. Но шли дни, спасатели не появлялись, и Марсело, как истовый католик, все больше полагался на веру.

— Господь нас любит, — говорил он. — Он бы не послал нам такие испытания, если бы решил отвернуться от нас и дать нам умереть медленной и мучительной смертью.

Марсело уверял нас, что наш долг — по отношению к Господу, к нашим близким и к друг другу — терпеть страдания и дожидаться спасателей.

Слова Марсело успокаивали многих, я тоже хотел ему верить, но меня одолевали сомнения. Нас никто так и не нашел, и из этого я сделал два вывода. Либо самолет ищут в другом месте, либо никто не может предположить, где точно мы находимся, и поэтому зона поиска слишком широка.

Поначалу я ни с кем не делился своими соображениями — не хотел лишать остальных надежды. А может, я просто боялся произнести это вслух. Но несмотря на все свои сомнения, я продолжал верить в чудо. Надежда жила во мне. И каждую ночь я вместе со всеми молился о том, чтобы Господь помог нашим спасателям. Я прислушивался, не летит ли вертолет, согласно кивал, когда Марсело призывал нас не терять надежду. Но порой возникали пугающие мысли: а что, если нам придется самим отсюда выбираться? Хватит ли у меня сил, выдержу ли я переход через горы? Что будет, если я упаду? И еще: что там, на западе, за горами?

В глубине души я понимал, что мы должны попытаться спастись сами. Со временем я стал говорить об этом с остальными, и чем больше я говорил, тем больше рвался в горы. Я представлял, как поднимаюсь по заснеженному склону к вершине, мысленно нащупывая каждый уступ. Я ощущал, как меня пронизывает ледяной ветер, как тяжело дышится на разреженном воздухе, как безумно трудно идти по глубокому снегу. Да, каждый шаг приносит мучения, но я не отступаю. И вот я наконец достигаю вершины, вот гляжу на запад. Передо мной до самого горизонта раскинулась широкая долина, испещренная зелеными и коричневыми квадратами полей. Я спускаюсь по западному склону и через несколько часов оказываюсь внизу, у дороги. И вот я уже шагаю по ровному асфальту. Вскоре я слышу гул мотора — это едет грузовик. Я машу изумленному шоферу. Он должен понять, что я — из того самого самолета, который упал в горах.

Он помогает мне забраться в кабину, и мы добираемся до ближайшего поселка, где есть телефон. Я звоню отцу, и через несколько мгновений он, узнав мой голос, плачет от радости. Через день или два мы наконец встречаемся. Он ничего не говорит, просто называет меня по имени, и мы обнимаемся.

Эта мечта стала для меня спасательным кругом, я возвращался к ней снова и снова, и клятва, которую я дал отцу, стала для меня священной. Она придавала мне силы, не давала утонуть в отчаянии. Я по-прежнему молился с Марсело и остальными, но, когда наваливался страх, я закрывал глаза, мысленно повторял клятву и видел, как поднимаюсь в гору.

После смерти Сюзи нас осталось двадцать семь человек. Удивительно, что столько людей пережили крушение самолета, отделавшись лишь легкими увечьями. Роберто, Густаво и многие другие получили только ушибы и ссадины. Некоторые, например Панчо Дельгадо и Альваро Маньино, пострадали куда серьезнее. У них были сломаны ноги, но и они уже шли на поправку и научились кое-как передвигаться. Антонио Визинтин чуть было не умер от потери крови — у него была рваная рана на руке, но и он быстро выздоравливал.

Моя рана — у меня оказался раздроблен череп — была одной из самых серьезных, но кости срастались. Оставалось только двое тяжело пострадавших. У Артуро Ногуэйры были множественные переломы обеих ног, а у Рафаэля Экаваррена была оторвана икорная мышца. Обоих мучили сильнейшие боли. Мы помогали им, как могли. Роберто соорудил для них гамаки из нейлоновых чехлов, поэтому Рафаэль и Артуро хотя бы не спали на полу. Правда, в этих гамаках им было гораздо холоднее, чем остальным, но холод не шел ни в какое сравнение с дикой болью.

Рафаэль не был членом нашей команды. Его пригласили друзья. Я еще в самолете обратил на него внимание. Он очень заразительно смеялся и показался мне парнем открытым и доброжелательным. Он мне сразу понравился, а когда я увидел, как стойко он переносит страдания, я проникся к нему уважением. Роберто, как мог, обрабатывал раны Рафаэля, но лекарств у нас почти не было, и кожа на ноге у Рафаэля уже почернела. Густаво и Роберто понимали, что начинается гангрена, но Рафаэль держался, не терял чувства юмора, даже глядя на свою гниющую ногу.

— Я — Рафаэль Экаваррен, — говорил он каждое утро, — и я выживу! — Рафаэль не желал сдаваться.

Артуро, парень из нашей команды, был тише и серьезнее. До крушения мы с ним почти не общались, но теперь я не переставал восхищаться его мужеством. Артуро, как и Рафаэль, нуждался в серьезном лечении, ему бы лежать в палате интенсивной терапии, но он оказался в Андах, где не было ни антибиотиков, ни обезболивающего, и ухаживали за ним только два студента-медика, которым мы помогали, как могли. С Артуро был особенно дружен еще один наш болельщик, Педро Альгорта. Он часами сидел с ним, кормил, поил, пытался разговорами отвлечь от боли.

Я тоже старался подбодрить Артуро. Поначалу мы разговаривали в основном о регби. Артуро был одним из самых сильных наших нападающих, и я вспоминал его лучшие удары. Иногда он забывал, что у него сломаны ноги, и даже пытался продемонстрировать какой-нибудь прием, но тут же начинал корчиться от боли.

Когда мы познакомились поближе, то стали обсуждать не только спорт. Особенно меня заинтересовали его рассуждения о религии. Я вырос в католической семье и, хотя в церковь ходил нечасто, никогда не ставил под сомнение учение церкви. Но Артуро заставил меня сомневаться.

— Почему ты так уверен в том, что истинное слово Божье содержится лишь в тех священных книгах, по которым тебя учили? — спрашивал он. — Откуда ты знаешь, что верно только твое представление о Боге? Уругвай — католическая страна только потому, что сюда пришли испанцы, поработили индейцев и индейских богов заменили Иисусом Христом. Если бы Южную Америку захватили мавры, мы бы молились не Иисусу, а Мухаммеду.

Мысли Артуро вселяли в меня беспокойство, но рассуждал он очень интересно. Несмотря на свой скептицизм, он был человеком глубоко духовным. Заметив, что я ропщу на Господа, он уговаривал меня не отворачиваться от Него.

— Ты сердишься на того Бога, в которого тебя научили верить в детстве, — говорил Артуро. — Это Бог, который тебя оберегает, отвечает на твои молитвы, прощает твои грехи. Этот Бог — просто сказка. Все религии пытаются сделать Бога своим, но Бог — превыше религии. Истинный Бог — за пределами нашего понимания. Мы не можем понять Его волю, Его нельзя объяснить. Он не покидал нас, и Он не спасет нас. Он не имеет никакого отношения к нашему пребыванию здесь. Он просто есть. Я не молю Бога о прощении или о благодати, я просто молюсь о том, чтобы быть ближе к Нему, и, когда я это делаю, мое сердце исполняется любви. Когда я так молюсь, я понимаю, что Бог и есть любовь, и, когда я испытываю эту любовь, я понимаю, что нам ни к чему ангелы или небеса, потому что мы сами — часть Бога.