Мигел Соуза Тавареш - Экватор

Он взял у нее подсвечник и удалился по коридору в сторону гостиных и далее — своего кабинета, чтобы снова запереться там на ключ. Когда он уходил из дома, Себаштьян или Доротея заперли оконные ставни, чтобы в комнату не налетели комары, однако он снова все открыл, вернув себе вид на ночной океан.

Сев за письменный стол, он достал лист гербовой бумаги губернатора Сан-Томе и Принсипи, проверил остроту пера, наличие чернил и приступил к написанию письма. Он точно знал, что собирается писать, поэтому слова быстро складывались в строчки, потребности в черновике или в редактировании текста не было:

«Его Величеству Королю Дону Карлушу

от губернатора Сан-Томе и Принсипи и Сан-Жуан Батишта де-Ажуда

Монсеньор,

С болью пишу Вам это свое первое и последнее письмо как человек, который хорошо понимает, что данная новость станет для Вас недоброй.

Будучи избранным Вашим Величеством в качестве губернатора означенных островов, я прибыл сюда в марте 1906 года. Поставленная передо мной задача, — если я правильно понял и запомнил суть сказанного Вами во время нашего разговора в Вила-Висоза, — заключалась в том, чтобы показать миру, что в этой, равно как и в других португальских колониях, не существует такого позорного явления как рабский труд.

Как Вы знаете, сам я не желал, не добивался и не испытывал особой радости от данного поручения, ни от предложенной мне должности, и принял её только для того, чтобы служить моему Королю и моему Отечеству. Я рассчитывал, что Вы и Ваше правительство смогут, пусть даже и на расстоянии, оценить сложность подобной миссии. Она сводилась к тому, чтобы убедить местных сельхозпроизводителей использовать иные, нежели рабский труд, способы производства, дабы у Англии и назначенного ею консула исчезли сомнения в том, что подобная практика нами не применялась и не применяется. За прошедшие почти два года я пытался убедить в этом соотечественников-поселенцев и одновременно старался заставить английского консула поверить в то, что ситуация хоть и медленно, но уверенно меняется, имея своей целью намеченный конечный результат. Как здесь, так и в Лиссабоне, и в Лондоне мы хорошо понимали, что окончательная проверка того, насколько осуществима эта задача, произойдет сейчас, когда, в соответствии с Вашим законом от января 1903 года, у рабочих на плантациях подошли к концу сроки их пятилетних контрактов. Теперь те из них, кто того желает, могут свободно подать заявку и получить право на возвращение на родину, репатриацию.

Начиная с текущего месяца, я распорядился начать репатриацию. Однако результаты, полученные сегодня, а также соответствующие прогнозы свидетельствуют о том, что ничего существенного в том, что касается режима труда на плантациях Сан-Томе и Принсипи, не изменилось и не изменится. То же самое относится и к аргументации, представленной делегацией островных сельхозпроизводителей на их встрече в ноябре прошлого года в Лиссабоне с представителями английских компаний-импортеров какао с Сан-Томе. Изложенные ими доводы красноречиво подтверждают, что они никоим образом не желают что-либо менять и лишь продолжают упорно использовать свою устаревшую юридическую риторику, которая сегодня уже никого не убеждает. Такое же нежелание я всё время ощущал и во время моих контактов с правительством Вашего Величества, для которого продолжающиеся перегибы и нарушения всегда казались менее важными, чем идея коммерческого процветания Сан-Томе. Даже когда такая политическая недальновидность доводила их до того, что они переставали понимать, что это самое процветание зависит от импортного рынка Англии, которая не станет торговать с Сан-Томе, если эти перегибы будут продолжаться.

Другими словами, я провалил миссию, возложенную на меня Вашим Величеством. Как в моем взаимодействии с английским консулом, которого я так и не смог убедить в серьезности наших намерений изменить нынешнее положение вещей, так и в моих взаимоотношениях с нашими сельхозпроизводителями, которых я не смог убедить в необходимости подобных перемен.

Эта и только эта причина заставляет меня сейчас писать Вам данное письмо, в котором я прошу Вас о своей немедленной отставке. Знаю, что до Вашего Величества дойдут и другие голоса, которые будут внушать Вам иные причины моей отставки и неудачи моей миссии, приводя вперемешку самые разные мотивы, которые никогда не оказывали на меня определяющего влияния. Поскольку еще до того, как данное послание попадет к Вам в руки, Ваше Величество получит другие новости, касательно моей персоны, Вы поймете, что никто не вправе сомневаться в истинности моих слов, написанных именно тогда, когда они были написаны.

Итак, я подаю в отставку, потому что провалил свою миссию и не смог покончить с рабским трудом на Сан-Томе и Принсипи, режимом, против которого я всегда публично выступал, почему и заслужил честь быть выбранным Вашим Величеством для выполнения данной задачи.

Монсеньор Дон Карлуш,

Условия проживания и труда ангольских рабочих Сан-Томе и Принсипи, привезенных сюда против их воли, которых по дипломатическим соображениям мы зовем португальскими гражданами, являются недостойными цивилизованной нации, недостойными Португалии, недостойными государства, которое Вы представляете. Никакая псевдо-юридическая аргументация не сможет скрыть ту голую, неприкрытую правду, которую я наблюдал собственными глазами и о которой свидетельствую перед Вами по велению своей совести.

Я молю Провидение, чтобы моя отставка и сопутствующие ей обстоятельства послужили поводом для раздумий для всей нашей нации и, особенно, её Короля. Речь идет о гораздо более важном явлении, нежели процветание отдельных людей: необходимо смыть позор, который лежит мрачным пятном на славном имени Португалии.

Говоря это Вам, считаю, что я служил, по крайней мере, своей совести, если не той миссии, которую Вы мне доверили.

Да Хранит Бог Ваше Величество.

Луиш-Бернарду Валенса, губернатор».

Нарушив распоряжение, полученное от Луиша-Бернарду, Себаштьян не пошел спать, а остался сидеть в саду под деревом. Борясь со сном и постоянно роняя голову на грудь, он наблюдал за окном в кабинете Луиша-Бернарду, где продолжал гореть свет, и не собирался ложиться, пока не убедится, что он погас. Доротея тоже ждала, сидя на стуле в коридоре этажом выше. Свеча в её руках не горела, но она держала наготове спички, готовая зажечь ее, как только услышит шаги Луиша-Бернарду по дороге в спальню.

Выстрел застал их обоих врасплох, когда они уже засыпали. Себаштьяна, скорее, удивил сам звук выстрела, нежели то, что он прозвучал. Он вскочил и посмотрел в сторону окна в кабинете, где по-прежнему горел свет. Перекрестившись и поглядев в беззвездное небо, он прошептал: «Да будет воля Твоя!» После этого Себаштьян вошел в дом тяжелым, и медленным шагом и направился к кабинету, где Доротея уже рыдала, обнимая неподвижное тело Луиша-Бернарду.