Леонид Гартунг - Алеша, Алексей…

Сперва я написал все это в заявлении, пошел к военкому. Я спросил, читал ли он мое заявление. Он посмотрел на меня сердито:

— Чего ты хочешь?

— Я там все написал.

Военком вспылил, даже портсигар в сердцах швырнул на стол. Почти закричал:

— Туго нам. Очень туго, но еще не дошли до того, чтобы калек на фронт брать… Не берем и брать не будем.

И махнул рукой, иди, мол, не путайся под ногами. Не до тебя…

На ощупь я нашел дверь, шатаясь, выбрался на улицу…

В первых числах июля зашел попрощаться Юрка Земцов. Уже в новой военной форме, пахнущей ремнем и сапогами.

— Жалко, что не вместе. Но не в этом суть. Ты-то ведь понимаешь, к чему идет дело? — и взглянул на меня хитро-прехитро.

— К мировой революции?

— Ну, конечно, — просиял Юрка.

Это была его любимая мысль.

— Только ты меня не провожай, — попросил он. — Ни к чему…

— Как хочешь.

— Ну, давай пять. Может, еще и встретимся.

Уехали на фронт и другие ребята из нашего класса и со стройки. Город становился чужим. Не к кому было пойти, не с кем поговорить. В эти дни я понял — никому я не нужен. К тому же в Липках встретил Раю Бахметьеву. Она катила впереди себя детскую колясочку. В колясочке два свертка — близнецы. Она кивнула мне радостно, присела рядом на скамейку. Мне показалось, что она мало изменилась — такая же тоненькая, хрупкая, словно фарфоровая. Но это на первый взгляд, а если приглядеться, она уже не походила на девочку. Главное, лицо — оно сильно поддалось времени: стало суше и холоднее. И глаза: в них уже не мелькала прежняя беспричинная веселость.

Жила она, вероятно, безбедно. Ее обтягивало необыкновенно красивое платье. В фасонах я ничего не понимаю, запомнилась материя — светло-желтый шелк, с осенними красно-коричневыми листьями клена. «Шурочке бы такое», — подумал я.

Рая пожала мою руку своими холодными пальцами.

— Я слышала, у тебя несчастье?

— Да.

Рая пососала эскимо и протянула мне.

— Хочешь? Откуси…

Я откусил. Рая замахала руками — около ее лица вилась пчела.

— Вот прицепилась, еще девчонок укусит.

Я спросил, как звать двойняшек. Она ответила. Я тотчас же забыл. Рая вздохнула.

— А Косте оставался всего месяц.

— Кто такой Костя? — спросил я.

— Как кто — муж. Он на флоте.

— Извини, забыл.

— Последний раз он писал из Риги… Ты знаешь, только о нем и думаю… На, возьми…

Она протянула остатки эскимо:

— Я больше не хочу. Доедай…

Я не отказался — в этом «доедай» было наше общее детство.

— Только о нем и думаю, — продолжала она. — Даже странно — ни отца, ни мать никогда так не любила. Сама себя не узнаю. Ты помнишь, какой я замуж выходила? Я и женщиной себя не чувствовала. Когда родился Витюля, я играла и забавлялась с ним, как с большой куклой. И уехал Костя во флот — сильно не переживала. А потом черт знает что… Еще, когда встречала… Как переродилась. На вокзале дичилась, а потом будто и не расставались…

— Значит, он приезжал?

— Конечно, в отпуск, — усмехнулась она и кивнула в сторону коляски. — Откуда бы они взялись?

Опять махнула рукой, отгоняя пчелу.

— Ах, Алеша, только бы он вернулся. Я б ему еще родила… Вам, мужчинам, непонятно это счастье… Я когда убедилась, что беременна, думала, с ума сойду от радости. Телеграмму Косте отправила. Работники почты, наверно, животы понадрывали, читая, что я там написала… А мне хоть бы что… Ни капли не стыдно.

Внезапно Рая стала серьезной.

— Алеша, а на флоте очень опасно?

— Везде опасно.

— Все-таки меньше, чем, например, в авиации. Правда ведь? Кругом броня…

— Ясное дело.

И вдруг Рая настороженно сощурила глаза:

— А ты почему не в армии?

Меня поразило это выражение глаз — внезапное отчуждение после приятельской доверчивости.

— Забыла? — спросил я вместо ответа, поднялся со скамьи и, не прощаясь, ушел.

Нет, невозможно жить в городе, в котором не осталось друзей. Нужно было что-то делать.

К тому же я почти лишился сна. Ночью ко мне на балкон пришла Оксана в накинутом на плечи пальто.

— О чем все думаешь? Оставь свои печали. Все ладно будет.

— Ни о чем я не думаю.

— Не журись понапрасну. Ты не старый еще. Молодайку гарну найдешь. Еще сколько счастья будет.

Я сделал вид, что засыпаю, чтоб она ушла. Другой раз среди ночи явился ко мне старик и принялся трясти за плечо.

— Зачем ты кричишь? Пожар, чи шо?

По-моему, я не кричал.

— К доктору тебя надо, — сочувственно уговаривала Оксана, — а может, меду попить? Дюже помогае…

В те дни я много и без всякой цели бродил по городу. Мною владело непонятное беспокойство. Нет, конечно, какая чепуха — к доктору. Надо уехать. Здесь я ни к чему…

Ходил на Гимназическую улицу, по которой когда-то мама водила меня в детский сад. Улица оставалась такой же. Ничего на ней не построили за минувшие годы. По-прежнему вся из небольших дореволюционных домишек, вся в акациях и вязах. На углу Гимназической и Московской находилась булочная Урюпина, где мама каждый раз покупала мне плюшку, душистую, свежую, облитую молочным сахаром. Позже, когда мама стала работать, водила меня тетя Капа… Чего-то я ждал от этой улицы, а пришел, ничего не случилось, все вокруг молчало. А почему-то вспомнил, как мечтал тогда о настоящем перочинном ножике, чтобы в нем было два лезвия, отвертка, шило, штопор и консервооткрыватель. Так мама и не собралась купить мне такой нож: то не было денег, то не было ножа. А когда появились свои деньги, то уже расхотелось покупать такой пустяк.

Как-то ранним утром забрел на Соколовую гору. С нее открывался вид на весь город. Он дремал внизу; в нежной дымке видны были ровные улицы, мосты, церкви. Все такое знакомое. Нашел среди беспорядка крыш острые шпили консерватории, серый купол цирка. Спускаясь вниз зарослями клена и ясеней, вспоминал, что эти деревья сажали еще до революции студенты. Может, я сейчас касаюсь ветвей дерева, которое тогда посадил мой отец? И все-таки не оставалось ничего другого, как уехать.

Во время моих блужданий однажды забрел на берег Волги, к переправе. По небу шли сырые, низкие тучи. На пыль под моими ногами упало несколько капель дождя. Едва заметно начинало смеркаться. От небольшой зеленой пристани готовился отчалить «Энгельс». Внезапно увидел Нонку Брыкову — она поспешно спускалась вниз по тропинке с Мушкой на поводке. Должно быть, Мушка первый раз в жизни оказалась привязанной и чувствовала себя непривычно. Она бестолково шарахалась из стороны в сторону, путаясь под ногами прохожих. Зачем Нонка сюда попала и что за причуда взять с собой Мушку? Ведь это путешествие через весь город.

Когда они проходили мимо меня, я окликнул Нонку. Она вздрогнула, остановилась, недовольно взглянула на меня. Потом кивнула и хотела пройти мимо, но я подошел к ней.