Леонид Гартунг - Алеша, Алексей…

— Все в порядке?

— Вполне.

Оля сказала:

— Тебе, вероятно, пора идти? Так иди.

— А ты?

— Я посижу немного.

Я догадался, что она не хочет, чтобы я видел, как она неловко пойдет на костылях.

В тот же вечер я был на Спортивной. Не застал дома никого. Постучал к соседям. Соседка вышла ко мне в коридор. Да, она хорошо помнит Ольгу Перевалову. Как не помнить: такая красивая и несчастная. Муж? Возможно, и муж. Искал какой-то мужчина. Военный, красавец такой. Служит где-то во Владивостоке. Очень представительный. Майор или нет — не берусь судить. Я не разбираюсь в нашивках. Вы его знаете?

Нет, я его не знал и не имел никакого желания знать.

На другой день я пришел в Степановку. Заведующая отделом кадров, черноволосая молодая женщина, расспросила меня о семье, о том, что я умею делать. Я откровенно рассказал ей все и, в первую очередь, об исчезновении карточек. Соглашался на любую работу, лишь бы прикрепили к столовой. Женщина внимательно выслушала меня и ушла в другую комнату. Слышно было, как она говорила кому-то:

— А что ему делать? В данном случае надо поверить. Ну и пусть. Не умирать же ему с голода.

Вернулась и вручила мне хлебную карточку и талоны в столовую.

— Поспеши, пока столовая открыта. Завтра в восемь утра явишься на разнарядку.

Столовая находилась почти против конторы. Когда я съел порцию густого картофельного супа, повариха спросила:

— Может, еще налить?

— А можно?

Она рассмеялась.

Все это было как во сне. Я съел три порции супа и пошел на берег Ушайки. Итак, снова Степановка. Только летняя, без Бурова, без его уроков литературы и истории. Давно я не был у него. Кажется, с тех самых пор, как исчезли карточки, то есть почти месяц.

У двухэтажного здания школы встретил Колчака.

— Колчак, — окликнул я его.

Он обернулся, крепко пожал мне руку, но поправил меня:

— Виктор Солдатов.

И правда, он не был похож на прежнего «беспризорника». Куда делись его хмурость и бледность. И в манерах уже не осталось былого ленивого превосходства. За то время, что я его не видел, он подрос и окреп. Какая здесь работа? Всякая. Вернее — куда пошлют. Но это ничего: относятся по-человечески. Это главное.

Началась совсем другая жизнь.

Каждое утро я приходил к восьми на разнарядку. Вначале вместе с плотниками выполнял мелкие ремонтные работы в поселке, а во второй половине июля всех нас отправили на покос. Сначала я греб сено вместе с девчатами, потом научился косить. Косарям выдавали по килограмму хлеба, сверх того варили мясной суп, а на второе — густую гречневую кашу. Уже через неделю моей жизни в Степановке я почувствовал себя сильным, здоровым парнем. Питание было настолько хорошее, что я, как осенью, стал приберегать хлеб и относить его тете Маше в город.

Все свободное время тетя посвящала поискам комнаты. Пока ничего подходящего не могла найти. Подвернулась одна комнатенка — довольно просторная, с отдельным ходом, светлая, на первом этаже и цена сносная. Но хозяйка поставила непременным условием, чтобы зимой мы отапливали не только свою комнату, но всю квартиру. На это мы согласиться не могли — где достать столько угля?

Однажды, придя из Степановки, я застал во дворе взволнованных соседей. Тетя кинулась навстречу.

— Ну, наконец-то, заждалась.

— Что произошло?

— По-моему, симуляция.

— Непонятно, ты о чем?

— Захар Захарыч оставался дома один. Сложил все вещи Георгия Ивановича на стол и поджег. От волнения, должно быть, никак не мог найти дверь, сам чуть не задохнулся. На крик прибежали соседи… Теперь притворяется сумасшедшим.

— Почему ты думаешь, что притворяется?

— Без тебя приходил милиционер. Допрашивал его. И вот, чтобы избежать ответственности…

— Где ж он сам?

— Увезли, видимо, в психолечебницу.

Вслед за тетей Машей я поднялся на второй этаж. На лестничной площадке валялся обгоревший стол. В большой комнате у Аграфены Ивановны царил полный разгром. В открытые настежь окна дым вышел, но в комнате все пропахло гарью.

Пришлось ночевать у соседей. Аграфена Ивановна охала и ахала, но, мне кажется, была довольна, что отделалась от слепого. Георгий Иваныч вздыхал:

— Хорошо, весь дом не спалил. А что? С него бы стало. Пальта зимнего у меня теперь нет, пимов нет, шапка без одного уха. Почитай — голым меня на зиму оставил. Нет, надо же подумать…

Прощаясь с тетей, я напомнил:

— А комнату продолжай искать. Все равно нам здесь не жить.

Ночевал я обычно в столярке. Никто против этого не возражал. Мастера спокойно оставляли свой инструмент, потому что в мастерской на ночь оставался свой человек.

Однажды поздно вечером я сидел в столярке один. В железной печурке играл огонь. Мне было хорошо после рабочего дня и приятно было сознавать свое богатство — в моем рюкзаке припасена была буханка хлеба для тети Маши. И возникла мысль — тетя сейчас живет сытно. Питается в основном в больнице. Следующую буханку надо отнести Бурову.

Так я сидел и думал, как вдруг заскрипела дверь и я услышал голос Литы, который нельзя было спутать ни с каким другим:

— Так вот где ты обитаешь!

— Как ты сюда попала? — спросил я встревоженно.

Лита ответила поспешно:

— Не беспокойся. Все в порядке, но сегодня приходила девушка. Тебя спрашивала.

— Что за девушка?

— На костылях. Ты ее знаешь… Мне показалось, что это для тебя важно.

Я вскочил с чурбака, на котором сидел.

— Еще бы не важно. Молодец ты, Лита. Пойдем.

— Куда и зачем? — удивилась Лита. — Ты думаешь, она сидит и ждет тебя?

— Она оставила адрес?

— Ничего не оставила. И ни о чем не просила. Только о тебе расспрашивала.

— Лита, милая, ты не представляешь, что ты мне сообщила!

— Нет, вполне представляю, — серьезно сказала Лита, — но не жди, что я буду радоваться вместе с тобой.

— Почему?

— Мне элементарно завидно.

Села со мной рядом у огня.

— Завидую по-бабьи. Вот у тебя, Алеша, все будет хорошо. Я уверена. А у меня все по-прежнему. Одному нужна была, да и того не стало. И ты… Я привыкла к тебе. Ты только не подумай чего. Когда ты рядом, я мечтаю, чтобы муж мой, который когда-нибудь будет, был хоть немного похож на тебя… Только чтоб несколько попрактичней. А то ты совсем, как…

Лита замолчала.

— Как кто?

— Не знаю… Может быть, не нужно сравнивать. Но мужчина должен уметь жить.

Я вспомнил Аверьяныча и рассмеялся. Лита продолжала серьезно:

— Ты бываешь так редко. Всегда торопишься, никогда не спросишь ни о чем.

— Теперь буду спрашивать.

— Ты лучше проводи меня до станции. А то я немного боюсь. Вот видишь, настоящий мужчина сам бы догадался, а тебя надо просить…

— Я не думал, что ты уже уходишь.

Проводил я ее не до станции, а до самого дома. Тетя Маша уже спала. Услышав, что я вошел, проснулась, села на койке: