Клер Эчерли - Элиза, или Настоящая жизнь

— Настоящее лето!

— Да, пить хочется, — сказала я.

Мы устроились на террасе кафе. На Люсьене была грязная спецовка, я не успела помыть руки. Ну и пусть… Это перерыв, нужно восстановить силы.

Брат заказал бутерброд, который мы поделили. Он выпил две кружки пива. Солнце вылизывало нас. Свежий воздух промывал легкие. В чистом осеннем небе точно светилась радость жизни.

— Видишь, жизнь рабочего начинается в ту минуту, когда он кончает работать. И поскольку несколько часов все–таки нужно спать, не так–то много остается для жизни.

Он встал и потянулся.

— И знаешь, брось все это, — сказал он с отвращением. — Овчинка не стоит выделки. Чего ты добьешься?

Я еще раз спросила его, чего ж он сам не бросает.

— А жить? Жить чем? Чем я, по–твоему, могу еще заниматься? Если бы я не был законченной сволочью, мне бы надо еще и посылать немного денег… туда.

Этот разговор глубоко опечалил меня. Совершенно упав духом, я пошла в цех.

Перед заводскими воротами кучка мужчин ожидала сигнала, некоторые сидели на земле, другие стояли, притулившись к стене, я удостоилась свистков и окликов. По цеху мне удалось проскользнуть незамеченной. Звонок еще не прозвенел, и многие курили. Я пробиралась между ящиками, стойками и машинами. Заплутавшись, я внезапно оказалась перед тремя мужчинами, которые что–то обсуждали. Доба узнал меня и подозвал.

— Это моя юная ученица, — объяснил он. — Идите сюда.

Он положил руку мне на плечо.

— Она сестра длинного, чернявого, Люсьена.

Все трое были примерно одних лет. Их комбинезоны были отглажены, зачинены, почти чисты.

Доба представил их мне.

— Наш наладчик.

Тот вынул окурок изо рта и сплюнул табачную крошку.

— Да, это — я.

— А это — единственный специалист в цеху.

Этот был потолще, чем двое других, на его круглой физиономии поблескивали два голубых шарика.

— Нас только трое французов на весь сектор, — доверился он мне. — Представляете. Одни иностранцы. Алжирцы, марокканцы, испанцы, югославы.

— Ваш брат в них души не чает, — неодобрительно сказал наладчик.

— Люсьену все по сердцу.

— И напрасно. Он еще наплачется. С этими людьми невозможно работать. Но если они вам станут досаждать, положитесь на нас.

— А Жиль? — сказал толстяк.

— На Жиля плоха надежда.

Доба проявлял по отношению ко мне доброжелательность, не вязавшуюся с его утренним дурным расположением духа.

— Мы должны поддерживать друг друга.

Он похлопал наладчика по плечу.

— Сейчас прозвонят, — сказал тот.

Я пошла на свое место. Некоторые рабочие спали в машинах. Другие растянулись прямо на полу, подстелив газеты.

— Вы только посмотрите, — сказал Доба.

Он показал на тело, свернувшееся калачиком на груде стекловаты. Утром, неосторожно коснувшись ее, я ощутила страшный зуд.

— Думаете, это люди? У них не кожа, а кора.

Звонок всех поднял. Те, кто спал, медленно потягивались.

Взяв свою планку, карандаш и листок, я принялась за работу. Пришел Жиль, сказал, что проверит вместе со мной три машины, чтоб показать мне, как это нужно делать.

Я прилежно слушала. Он мгновенно обнаруживал брак, отсутствие деталей на лету.

— Видите?

Я повторяла: да. Я начинала соображать. Но мне хотелось бы, чтоб он рассказал, что происходило с машиной до того, как за нее бралась я.

— Мадемуазель Летелье, я попытаюсь как–нибудь сделать это, непременно. Но, понимаете, здесь разговаривать трудно. Если я остановлюсь, машины пройдут, задержится конвейер в целом.

— Ну что? — спросил Доба после того, как Жиль ушел. — Шеф вам все растолковал?

— Да. Потрясающе. Он сразу замечает брак.

— Естественно, как–никак, начальство…

Он иронически улыбался.

— Быстрее, — сказал он, — нам некогда терять время.

Я задела его. Но он просветлел, когда наладчик, проходивший мимо, крикнул ему что–то насчет его ученицы. Это придавало ему вес.

— Который час? — спросила я.

— Три. Устали?

— Нет, нет. Все в порядке.

— Смотрите, какое безобразие!

Доба потянул меня к машине и показал на противосолнечный щиток. Ткань над шарниром, натянутая слишком туго, лопнула.

— Все–то они торопятся. Сделают тяп–ляп десять машин подряд, а потом усаживаются отдыхать или бегут перекурить в уборную. Вот этот в особенности.

Он показал мне на круглую спину мужчины, сидевшего на корточках около окна.

— Эй ты, пойди взгляни, что ты тут наделал.

Спина не двинулась.

— Отметьте, отметьте, — сказал мне Доба. — Тем хуже, пусть лишится премии. Они все равно долго тут не задерживаются. Раньше эту работу выполняли специалисты: три машины в час. Теперь — семь. Пишите: «Окраска заднего пляжа не соответствует нормативу».

Я мечтала остановиться, передохнуть. Ноги были как деревянные, суставы утратили гибкость, я двигалась все медленнее. Вскарабкавшись вслед за Доба в машину, я торопилась присесть на несколько секунд. Он заметил, что я не поспеваю за ним.

— Отдохните. Потом замените меня, а я покурю.

Сесть было не на что. Я забилась между бачками с бензином. Тут я не могла никому помешать. Усталость отгораживала меня от всех, от всего, что происходило вокруг меня. Моторы конвейера ревели на четыре темпа, у них был свой музыкальный ритм. Самый пронзительный звук раздавался на третьем счете. Он иглой пронзал виски, вбуравливался в мозг и там взрывался. Сноп осколков поражал лоб, затылок.

— Мадемуазель? Ваш черед.

Доба протянул мне свою планку.

— Приступайте. Я вернусь. Обратите внимание на солнечные щитки.

Влезть, перешагнуть, присесть, посмотреть направо, налево, назад, вверх, сразу заметить брак, внимательно проверить контуры, углы выемки, провести рукой по уплотнителям дверец, записать, положить листок, перешагнуть, присесть в следующей машине, и так семь раз в час.

Я пропустила много машин. Доба сказал, что это не играет роли, так как он прикреплен ко мне на два, три дня. Жиль подтвердил ему это.

— Потом они перебросят меня на сборку.

Я следила за стрелками больших часов на его руке. Еще полтора часа…

Когда до конца работы оставалось меньше часа, силы вдруг вернулись ко мне, и я отлично проверила две машины подряд. На третьей порыв иссяк. Последние четверть часа я уже слова не могла выговорить, чтоб указать Доба неполадки. Некоторые рабочие очищали руки у бачка с бензином.

— Эти всегда прекращают работу заранее, — сказал мне Доба.

Я позавидовала.

Мы проверяли до последней минуты, и когда раздался звонок, Доба неторопливо уложил наши планки в шкафчик около окна.

Мной овладела неудержимая радость. Конец. Я стала расспрашивать Доба, не прислушиваясь даже к тому, что он отвечал. Главное, выбраться из цеха вместе с ним, я боялась идти одна мимо всех этих мужчин.