Леонид Гартунг - Повести и рассказы

На Белгородском и Волчанском направлениях наши войска отражали атаки противника.

После 8-месячной героической обороны наши войска оставили Севастополь»…

Мне хотелось угостить ее чем-нибудь, но у нас ничего не было, кроме овсяного кваса. Она выпила из вежливости полстакана. Вздохнула:

— Война кончится — вернусь. Если жива буду.

— Будешь жива.

— Этого никто не знает.

Она внимательным взглядом осмотрела все вокруг.

— Тебе и привести ее некуда.

— Кого?

— Жену. Ольгу.

Откуда-то она уже все знала. И вдруг оживилась:

— А знаешь что? Переходите в мою комнату. Она от военкомата, а пока я в армии, за мной сохраняется жилплощадь. Кого я в ней поселю — это мое дело. Идет?

Конечно, я согласился. На другой день она помогла нам с тетей Машей перенести вещи. И уехала.

Ко мне пришла Ольга. Тетя тактично куда-то исчезла. Оля спросила:

— У тебя кто-то был до меня? Там, до войны?

— Был.

— Я это чувствовала. Девушка?

— Нет, женщина. Но ее уже нет. Она погибла. В окружении. Могла улететь и не улетела. Осталась с ранеными.

Оля помолчала, затем сказала:

— Прости меня, я не знала…

— Я понимаю, что ты не знала.

— Как звали ее?

— Шурой. Она была замужем. Летчик-истребитель — он тоже погиб.

— Шура, Шура… У тебя есть ее фотография?

— Нет. Вот только письмо.

Оля прочла письмо.

— О ком это она?

— О моем друге — Юрке Земцове. Он тоже погиб.

А через неделю после того, как перебрались на новую квартиру, Оля стала моей женой. Из ЗАГСа я решил зайти с ней к Бурову. До него было недалеко — только спуститься вниз по улице Ленина.

— Он учитель, — пояснил я ей, — преподает литературу. У него много книг. Есть жена и сын…

— Не хочется, — покачала головой Оля.

— Очень не хочется? Тогда не надо.

— Нет, пустяки. Пойдем.

И все-таки она почему-то волновалась, когда мы шли к нему. Теперь я понимал ее лицо, слышал то, о чем она не говорила.

— Ты предупредил его, что мы придем?

— Для чего?

— Если он удивится, я могу возненавидеть его.

— Он не удивится. Он умный.

Мы пришли на Подгорную. Пробрались коридором, заставленным всякой рухлядью. Я нажал кнопку звонка. Дверь открыла незнакомая женщина.

— Вам кого?.. Здесь жил Буров?.. Может быть. До нас были какие-то. Уехали в Красноярск…

— Вот и все, — проговорила Оля.

Мы двинулись домой.

Дома нас ждала тетя. Она поцеловала нас обоих и подарила Оле кольцо: тоненькое, золотое, с зеленым глазком изумруда. Подарила и по-старчески прослезилась.

Оля хотела что-то спросить, но я сделал ей знак помолчать.

Явился Морячок с Зоей, а Трагелев, хотя я и приглашал его, не пришел. Пили чай с хлебом и сухарями. Перед каждым поставили по полной чашке сахарного песку. В вазе посреди стола пылал большой букет огоньков.

…Вспоминая то далекое время, я по-прежнему считаю, что свадьба у нас была замечательная. И Оля такого же мнения…

Когда уже темнело, неожиданно появилась Аграфена Ивановна. Усевшись на наш топчан, прикрытый серым одеялом, заговорила:

— Не обижайтесь на старую да глупую. Пришла посмотреть, как вы устроились.

Вскочила на ноги, суетливо все оглядывая, сообщила:

— Комнатка эта памятная. Даже очень. В старое время тут актерка одна проживала. Потом ее офицер застрелил. Его фамилия была Горизонтов, а ее не упомнила. Потом старик один… Тот повесился. Прямо вот на этом крючке. — Аграфена Ивановна подняла глаза к потолку, посреди которого торчал железный крюк, на котором прежде висела люстра. — Потом две сестры: Аделаида и Прасковья Кузановы. Одинокие. И обе от туберкулеза. В одну весну. Это уже после революции, году этак в двадцать девятом… Но это я так, к случаю. Очень славно вы устроились. И в окно есть на что посмотреть. Только куда-нибудь мусор надо увезти.

Все это было сказано озабоченным тоном, и вдруг Аграфена Ивановна расплылась в своей кокетливой улыбке:

— Посмотрю я на вас, дети мои, как вы друг к другу подходите. Вы и личностями сходствуете. Прямо два ангелочка… У меня ведь несчастье: Георгий Иванович богу душу отдал. Вчерась схоронила. А вы и не знали? Что случилось? Нет, не болел. Пошел в Громовскую баню. Любил покойничек попариться. И парился, как молодой. Должно быть, в голове кружение получилось. Стал с полка слезать, оступился и затылком о цементный пол. Вот такая беда. Видно, судьба. И еще того хуже — сегодня утром Захарыч вернулся. Отпустили. Не просто отпустили — на санитарном автомобиле привезли. А мне куда его варначину? Он мне нужен как собаке пятая нога.

— Шумит? — спросила тетя.

— Нисколько. Степенный и тихий такой стал. Или ко мне подмыливается? Или понял, что притихнуть пора? А я собственно вот по какому вопросу. Не знаю, как взглянете… Я вам предложу — переходите-ка вы ко мне. Захарыча я в инвалидный дом определю. Я уже почти договорилась — там знакомая одна кастеляншей работает. Просит всего лишь литру масла — и дело в шляпе. А его не будет, вам у меня самое житье. Комнату надвое перегородим. Получится зальце и спаленка. А я умру, вам обе достанутся. Все лучше, чем здесь. На мусорный ящик глядеть.

Теперь мне стало понятно, зачем Аграфена Ивановна рассказывала об актерке, о старике и несчастных сестрах. Ничто у таких людей не делается просто, все имеет дальний прицел.

— А чтоб жилплощадь после меня вам законно досталась, нужно взять меня на иждивение. «Усыновить» меня, так сказать. Будем жить одной семьей.

— Нет, — сказал я.

— Как это понять? — обернулась ко мне старуха.

— Отсюда мы не пойдем. А насчет иждивения — у нас тетя есть. С ней и будем жить.

Аграфена Ивановна огорчилась:

— Ну, что ж, я не тороплю. Подумайте. Здесь сколько? Метров двенадцать? А у нас тридцать два. Можно бы выкроить зальце и спаленку. А после моей смерти все вам… Ну, что ж, прощевайте. Гуляйте к нам. Ой, чуть не забыла — вот письмо. Вчера пришло.

Письмо было от матери Юры Земцова. Она писала:

«Уважаемый Алексей! Мы считали, что Юра погиб, так как имели об этом официальное сообщение. Но в марте получили письмо, которое он продиктовал санитарке. Она так и начинает: „По поручению раненого красноармейца…“ В письме всего несколько строчек, но значит, он не погиб на фронте, а был эвакуирован в глубокий тыл. На конверте штемпель „Тайга“. Мы делали запрос — его там нет. Вероятно, его увезли дальше на Восток. С тех пор никаких известий. Дорогой Алексей, узнайте, пожалуйста, может быть, Юра в Томске».

В последующие дни я обошел все госпитали, но Юру нигде не нашел. Да если бы он был жив, неужели не смог бы отправить еще одно письмо? К тому же, если б он оказался в Томске, то обязательно сообщил бы о себе. Но все это рассуждения… Мало ли что бывает в жизни. Всего не предусмотришь.