Леонид Гартунг - Повести и рассказы

Помню, из кино мы с Олей вернулись поздно. Соседка, выглянув из раскрытого окна, сообщила:

— Там вас какая-то девушка ждет. Военная. Вы уж извините, я распорядилась — дверь вашу открыла. Может быть, и не нужно было так, но она сильно усталой выглядела.

Пока мы поднимались по лестнице, я старался угадать — кто бы это мог быть? Катя? Но тогда бы соседка знала ее. А вдруг Шурочка?

На нашей постели спала босая девушка в военной гимнастерке и короткой юбке защитного цвета. Рядом на полу стояли ее кирзовые сапоги, а на столе лежал черный берет с красной звездой. Спала она на спине, полуоткрыв детские пухлые губы, разбросав руки в стороны. Оля вопросительно посмотрела на меня.

— Это к тебе?

— Первый раз ее вижу.

Говорили мы тихо, но все же этого было достаточно, чтобы девушка проснулась. Ее ресницы разомкнулись. На нас глянули заспанные серые глаза. Она села, спустив босые ноги на пол, виновато улыбнулась:

— Не ожидали? Здравствуйте. Ты Алексей, а ты Ольга? Так ведь? Видите, я вас знаю.

Потом она на мгновение закрыла глаза и прислонилась спиной к стене.

— Обождите, я сейчас проснусь. Вот и все…

Девушка встала.

— Я — Лена Анисимова. Привет вам от Кати Мурашовой. Помните такую? Посылает вам брикеты гречки. Только немного доварить — и отменная каша.

— А где Катя?

— Жива и здорова. Мы работали на одном поезде, а теперь она перешла на другую работу… Оля, где у вас умыться? А то я опять засыпаю. Обратная дорога была ужасно трудная. Под Тулой нас бомбили. А потом до самого Томска все на ногах. Только примостишься где-нибудь, зовут. В дороге в нашем отделении двое тяжелых умерли. У одного пулевое ранение в голову. Навылет. У другого осколок проник в брюшину. И Тарасова Борю ранило при бомбежке. Тоже умер. Наш электрик, молодой, еще не женатый. Да, умыться надо. Полотенце у меня есть.

Она достала из рюкзака полотенце и мыло. Выложила на стол пакеты яичного порошка.

— Вот вам. У вас еще нет такого? Скоро будет.

Оля увела Лену на кухню. Вернулась девушка одна.

Причесалась у обломка зеркала, которое я укрепил тремя гвоздями на стене.

— Вот что, Алексей. Пока твоей жены нет, поговорим. Так вот, Катя ушла от нас. Хорошая была девчонка. Вернее, ее взяли — учиться на курсах радисток. Куда ее готовят — говорить не положено. Но всем и так понятно. В общем, ее место в поезде освободилось. Это она просила тебе передать. Но ты не думай, сегодня санитаром, а завтра…

Лена держалась просто и была совсем молоденькая, но ощущалось в ней что-то особенное, словно она была намного старше меня. Замечалось в ней некоторое чувство превосходства, которого она сама, вероятно, не замечала. Это неуловимое я находил во всех, кто приезжал «оттуда». Может быть, это было сознание того, что именно на них легла главная тяжесть войны, глубоко спрятанная гордость, что ли…

— Где ваш поезд? — спросил я.

— На Томске-II. Лучше всего обратиться к комиссару. Я уже с ним говорила. В принципе — он согласен.

— Ты ночуешь у нас?

— Конечно. Завтра утром пойдем вместе. Я тебя познакомлю со Свиридовым.

— Свиридов — комиссар?

— Да.

Вернулась Оля, попросила, чтобы я принес из кухни чайник.

За ужином Лена блаженно вздыхала:

— Ой, как чудесно у вас. Тихо-тихо. Это чья койка?

— Тети Маши. Но ее сегодня не будет.

— Вот и хорошо. Давайте не засиживаться.

Засыпая, она успела сказать всего одну фразу:

— Я сама из Златоуста…

Ночью мы с Олей не спали. Луна ярко светила в окно. Лицо жены было рядом с моим.

— Оля, мне надо поговорить с тобой. Ты только не расстраивайся.

— Я все поняла — ты уедешь.

Она отвернулась, и я подумал, что она плачет.

— Оля, о чем ты?

— Ты там не заглядывайся на девчонок.

— Глупая. Нужны они мне.

— Прости, чепуху сказала. Мне, знаешь, что обидно? Что мы не вместе.

— Нужно кому-нибудь и здесь.

Что еще я мог сказать ей? Так было нужно.

В заключение несколько слов о тех, о ком здесь написано. Ольга — жена моя — работает художником-модельером на швейной фабрике. Ей бы пора на пенсию, но она не хочет. А я обучаю мальчишек столярному делу в ГПТУ. У нас двое сыновей и внуки. Младшая внучка Тома живет с нами. В этом году она кончает восемь классов.

Морячок служил на войне в кавалерии. Сейчас он и Зоя Маленькая живут в Кемерово. Он электрик, она на пенсии.

Лита не вернулась в свой Красный Луч. Работает врачом-окулистом на севере Томской области. Недавно приезжала на съезд врачей, заходила к нам. Муж ее тоже врач.

Домрачев умер вскоре после окончания войны. Сказались старые раны. Трагелев тоже умер — вернулся в Псков, точно узнал о гибели своих детей, и не выдержало сердце.

Катя Мурашова (по мужу Долгих) — работала радисткой сначала в армейской части, затем радисткой-разведчицей. Награждена орденом Красной Звезды. Знаю, родила девочку. Знаю, что отец девочки танкист, погиб под Кенигсбергом. После войны поселилась Катя в родном Пскове. Вышла второй раз замуж, за бывшего капитана, лишившегося одной руки. Работает и сейчас. Медсестрой.

Родители Юры Земцова живы. Они все еще продолжают искать сына. Изредка пишут мне.

Кроме того, из Саратова я получаю одно или два письма в год, написанные мелко-мелко, хоть в микроскоп рассматривай. По почерку сразу узнаю, от кого, — так пишет только Нонка Брыкова. И в каждом письме спрашивает одно и то же: не известно ли что-нибудь о Юрке? В общем, я ее так и не понял — когда Юрка жил — был не нужен, а не стало его — изо всех сил старается найти. Ищет четвертый десяток лет, даже после того, как вышла замуж.

На днях Оля принесла из сарая мой старый-престарый пиджак:

— Посмотри, что я нашла за подкладкой.

Я взглянул: на ее ладони лежало тоненькое колечко с зеленым камушком.

— Помнишь его?.. Я, по правде сказать, думала, что его взяла тогда Аграфена Ивановна.

Оля примерила колечко:

— Теперь оно не наденется. Руки стали другими.

— Мы сами стали другими.

— Знаешь что — подарим его внучке. У нее тоненькие пальчики.

— Слишком печальный подарок.

— Ничего — пусть знает и помнит. Надо помнить обо всем, что там позади, и о горестном и о радостном.

1976 — 77

с. Калтай

В серьезных случаях у него так и бывало: мучился, думал, взвешивал все за и против, а решение появлялось внезапно и независимо от всех рассуждений. Вот и сейчас — считал, что разговор с деканом будет долгим, приготовился оправдываться, объяснять, чтоб декан посочувствовал, а главное, понял, что больше с ним, Георгием, ничего такого не случится и нет никакой нужды ставить вопрос об исключении. Но разговор занял минуты две, не больше. Собственно, говорил один декан и, говоря, занимался своим делом — вытянул из пачки сигарету, разрезал ее поперек на две равные части, затем принялся неторопливо прочищать проволочкой янтарный мундштук. Он тоже, должно быть, приготовился к подробному разговору, но не успел закурить. Георгий только и ждал паузы, чтобы произнести два слова: «Всего хорошего!» Ему не хотелось прерывать декана на полуслове — это было бы грубо, а он вовсе не собирался обижать старика. Каждый делает свое дело… Поэтому он терпеливо дождался паузы и сказал свои два слова.