Леонид Гартунг - Повести и рассказы

— А кто это у тебя под одеялом прячется?

Асаня мне без всякого смущения:

— А это так… товарищ один.

— Нет, — говорю, — старого воробья на мякине не проведешь. Давай подымай своего товарища — я не к тебе, а, главным образом, к нему пришел.

Тут одеяло в сторону, и Георгий садится. Как я ни зол на него был, а все же что-то защекотало у меня в переносье. Едва сдержал себя…

Уехал он, по сути дела, мальчишкой, а сейчас передо мной мужчина. Погрубее стал в лице, детской прелести уже той нет, и в плечах раздался, и на подбородке щетина небритая, а для меня все же мальчонка и никто другой. Спрашиваю:

— Болен?

— Нисколь, — отвечает.

— А по какому случаю днем в постели валяешься?

Асаня посмотрел на друга, подмигнул:

— Может, мне до магазина пройтись?

— Сделай одолжение, — говорю, — пройдись. До магазина или куда подальше, только оставь нас на время одних. Да не обижайся, у нас разговор предстоит семейный… А если за водкой вздумаешь, то дело твое, но я со своей стороны предупреждаю — ни капли в рот не возьму… не за этим я сюда шел.

Асаня отродясь ни на кого обиды не имел. Шубенку накинул и вышел. Остались мы с Георгием вдвоем.

— Значит, проездом? — спрашиваю. — Так куда же путь держишь, если не секрет?

Вижу, разговаривать ему страсть не хочется, однако куда денешься? Поморщился, пятерней шевелюру свою со лба убрал.

— К морю… В Сочи, может быть.

— Вот как? Цитрусов захотелось?

— А почему бы и нет? Витамины.

Взбеленили меня не слова его, а интонация. Нет уж, думаю, если за пять лет ни единым письмишком не перекинулись, то нечего теперь о пустяках. Беру быка за рога.

— А учиться как?

Гошка нахмурился, промолчал.

— Или считаешь, пол-института одного, половинка другого — а в сумме законченное высшее? Все в жизни познал, все ясно и понятно?

Вижу, тема эта племяннику — хуже горькой редьки. Но положение его безвыходное. Человек я пожилой, к тому же родной дядя — не выгонять же меня.

Зевнул он притворно.

— Высшее да высшее. Вы с матерью мне с детства в уши жужжали. А без высшего что, не человек? Не в том суть, дядя.

— В чем же? — спрашиваю. — На койке валяться или цитрусы жевать?

Смотрю — в глазах злость блеснула, какая перед дракой бывает.

— Да хоть бы и цитрусы. Почему я обязан до седых волос за книжками корпеть? Почему я не вправе по-своему жизнь прожить?

— А что значит «по-своему»? Можно по-своему в космос взлететь, а можно по-своему рылом в корыто уткнуться и помои хлебать.

Смотрю, покраснел. Вот-вот взорвется. Однако опять сдержался.

— А мне ни космоса, ни корыта не нужно.

— А чего же все-таки?

— Свободы.

— Все это чушь. Ты лучше скажи — из института-то выгнали?

— Нет, сам ушел.

— Свободы этой самой захотелось?

Подождал я, что он скажет, но он не пожелал что-либо сказать. И я продолжал:

— Ну, хорошо, предположим, решил прожить ты свободно. Но ведь ты не дух бесплотный — есть-пить тебе надо, одежонка хоть какая требуется — не нагишом же ты будешь щеголять. На все это деньги нужны, стало быть, работать надо… Или ты воровать собираешься? Нет? Наследство собираешься получить? Тоже нет? Значит, от работы не уйдешь, а работать — стало быть от людей зависеть. Это первое…

До сих пор я все о личном, а если еще о гражданском? К примеру, война… Не дай бог, конечно, а все-таки… Мужчинам надо делать мужское дело. Или ты, может быть, в таком случае в кусты?

— Почему в кусты?

— Сражаться, значит, пойдешь? Один-одинешенек, по собственному разумению и под собственной командой? Дубину в лесу выломишь и против врага зашагаешь?

Опять Георгий промолчал.

— Так что от твоей свободы остается? Придумал какую-то чепуху, чтоб самого себя потешить… Ну, что ж, — говорю, — пойдем домой. Где твои шмутки?

— Нет у меня никаких шмуток… И идти мне некуда, — отвечает.

— Как это некуда?

Потупился.

— Длинный разговор. Да и не вам пояснять — вы и так все знаете.

— Знаю… Конечно, знаю, но не тебе о матери судить. Ты женщиной не был, не носил, не рожал, детей не хоронил. В тридцать лет вдовой не оставался. Последний раз спрашиваю — пойдешь?

— Нет.

Да, вот так: не захотел — значит не захотел. Дело его, в конце концов. Не на колени же мне перед ним падать. Шел домой, раздумался: никудышный я дипломат. Хотел тихо, мирно, а наговорил черт знает что. Может, к нему совсем с другой стороны нужно было подходить? В спор не вступать, а напротив, взывать к родственным чувствам? Ко мне никто никогда никаких подходов не делал — рубили все напрямик. По-моему, так и надо, если человека всерьез принимаешь. Не по душе мне всякие подходы да подползания.

Потом Варя не раз думала — от каких случайностей зависит человеческая жизнь. Не скажи она тогда «я с вами», может, вся жизнь пошла бы другой дорогой.

Старика вызвали из библиотеки домой, с сестрой Анной что-то случилось. Еще никто не знал, что именно и как велика опасность, но Варя увидела большую узловатую руку, которая пыталась и не могла снять с вешалки пальто, кинулась помочь и неожиданно сказала:

— Я с вами.

— Это еще зачем? — сердито проворчал Иван Леонтич, но она знала, что это только слова. Вышли на улицу, и здесь Варя взяла старика под руку, и он не возражал, даже не ворчал, может быть, он вообще не замечал ее, потому что всю дорогу не сказал ни слова. Иногда сильный ветер вынуждал их остановиться и ждать, когда снова можно будет идти вперед.

Во дворе Бережных ярко светила электрическая лампа. Она освещала крыльцо и распахнутую настежь дверь в сени. Слева виднелись какие-то строения, снег, собранный в высокие кучи. Следом за Иваном Леонтичем Варя вошла в дом.

В кухне сильно пахло лекарствами. Иван Леонтич кинул пальто на деревянную кровать и, потирая руки, пошел в спальню. Варя увидела из-за его плеча Анну Леонтьевну. Она лежала на постели лицом вверх, раскинув руки, кофточка у горла была разодрана — вероятно, сама разодрала в удушье. И тотчас же Варя вспомнила свое несчастье — вот так же где-то лежала ее мать, одна среди чужих людей. И звала ее, Варю, а Варя не могла ее услышать и занята была чем-то своим обычным. Что-то хотела сказать и не сказала…

Старик взял сестру за руку и назвал по имени. Варю поразила неживая серость ее лица. Женщина открыла глаза, губы шевельнулись. Старик наклонился пониже, вслушиваясь. Потом кивнул:

— Хорошо, обязательно.

Он обернулся и, увидев Варю, поманил пальцем.

— Варюша! Лети за Георгием. Чтоб моментом был здесь.

Ни о каком Георгии Варя прежде не слышала. Старик пояснил только:

— Он у Асани.

Где искать какого-то Асаню, она не знала, но и не стала ничего спрашивать, выбежала на улицу. У дома привязанная к штакетнику стояла лошадь с санями.