Пилип Липень - Ограбление по-беларуски

— Вон он! Нырнул! Видишь? Да вон же, поплыл! Вот сволочь!

Отдуваясь и отфыркиваясь, Рыгор сильными сажёнками плыл к другому берегу.

Лявон проснулся под нежной зелёной берёзкой, на свежей траве. Крохотная гусеничка опускалась к нему на плечо, мученически извиваясь. Он закрыл глаза, полежал, но сон уже не шёл. Сел, коснувшись рубашкой гусенички, и она, обретя желанную поверхность, тут же поползла куда-то в сторону. Его берёзка росла на краю низкого, невнятно-тёмного леса. Прямо перед ним стояла ветхая хижина, со стенами из кривых серых палок и соломенной крышей, напротив хижины кренился во все стороны низкий плетень с огородцем внутри, а ещё дальше, за камышовыми зарослями, виднелась река. В камышах, опустив голову и помахивая тонким хвостом, стояла задумчивая коричневая корова. Повеял ветерок, и Лявона накрыло сладким цветочным запахом. Он повернул голову: слева, на солнечном пригорке, качались сотни разноцветных ромашек-космей, а посреди этого колеблющегося яркого облака стояла, приподняв ладони над лепестками, высокая женщина в сиреневом сари.

Он оборота стало больно обожжённым плечам и шее, но женщина была искупающе красивой. «Возможно, она кажется мне высокой из-за того, что находится выше меня, на холме?» Она шла к нему, с красной точкой между бровями, с коротко остриженными светлыми волосами, улыбаясь, касаясь пальцами космей.

— Встань, пойдём, я омою тебя, — позвала она, приближаясь, — Ты весь сгорел. Хорошо, что тебе удалось заснуть, сон исцеляет. Как тебя зовут?

— Лявон.

Плавная, но упругая походка, расслабленное движение по математически точной линии — от берёзы к камышам. Он шёл за ней, в ароматном облаке. Остановилась — ростом с него или даже чуть выше. Взглянув в глаза, назвала себя: Лакшми. Велела раздеться для омовения, и Лявон послушно стал расстёгивать пуговицы. Ей было около тридцати. Или около сорока? Как мучительно снимать рубашку — кожу будто жгут огнём! Разувшись, он потрогал ногой текучую речную воду.

— Нет, Лявон, не сюда! Вода не поможет тебе.

Лакшми указывала рукою под корову. Мелькнуло сомненье — не бред ли? Нагнулся, стал на колени, подполз, лёг. Замычит ли? Молчала. Пахло землёй, сладким навозом, цветами. На коровьих локотках коричневая шерсть завивается в хохолки. Приговаривая тихие, спокойные слова, Лакшми гладила корову по вымени — сухой звук кожи о кожу. Капнуло, полилось молоко, тёплое, белое. Осторожными ладонями она омывала его спину. Зуд ожогов стих, жжение сгладилось, багровые трещины смылись, как штрихи карандаша.

— Почему ты чихаешь, Лявон?

Лявон стоял перед ней — освежённый, повеселевший, полный сил. Он стыдился своей худой груди, но ещё стыднее было бы обнаружить это стеснение, попытавшись одеться. Почему чихаешь? Врать или уклоняться от ответа перед этой женщиной показалось ему недостойным и унизительным. Независимо скрестив и тут же раскрестив руки, он объяснил, что правильное видение мира невозможно без простуды и песни. Простуда открывает глаза на истинный мир, а песня освещает его солнцем. Ибо без света не видно ничего даже в открытые глаза. И он запел «Форель» Шуберта, сначала робко, а потом, видя, что она слушает внимательно и серьёзно, всё сильнее и сильнее. Лакшми вдруг присела на корточки, одним вольным движением, и слушала, подняв к нему голову. Когда он кончил, сказала:

— Для правильного видения мира, Лявон, нужно следовать дхарме. Нельзя открыть глаза, Лявон, если их нет. Дхарма — вот глаза.

Сказала так уверенно, как сказала бы: небо синее. Молоко белое. Таким же движением, без усилия, поднялась. От этих слов и от этих движений внутри Лявона дрогнуло. «Послушайте, погодите, Лакшми! Дхарма? Откуда у вас это слово, откуда у вас уверенность? Зачем эта красная точка? Мне очень хочется знать!» И как-то само по себе получилось, что Лявон попросил у Лакшми позволения остаться с ней.

Лакшми поведала Лявону, что исполнение дхармы по традиции принято начинать с брахмачарьи — строгой и аскетичной жизни ученика. Непринуждённым лотосом сидя у стены хижины (входить внутрь Лявону запрещалось), она составила ему плотный распорядок дня и перечень работ. Он, стоя на неудобных коленках рядом, шевелил губами, проговаривая длинный список и силясь запомнить. Она терпеливо повторяла.

Утро. Носить воду в бочку. Взяв под плетнём два пластмассовых ведра, бледно-жёлтое и синее, Лявон спускался к реке, заходил по колено в воду, зачёрпывал. Синее имело застарелую трещину, сквозь которую сочилась извилистая струйка, отрываясь веером с ободка дна. Чтобы не утекло много, Лявон шагал торопливо, вёдра пружинили, ритмично сжимаясь и разжимаясь между чёрными ручками — и если шаг сбивался, нарушая ритм, вода плескала ему на штанину. За плетнём стояла высокая железная бочка, старая и ржавая, с мелкими водяными мошками, любившими копошиться у краёв. Бочка и мошки вызывали у Лявона неприязнь, но Лакшми сказала, что перед поливом вода должна нагреться на солнце, насытиться праной. Он поднимал тяжёлое ведро до груди и опрокидывал в бочку. Гулкий плеск, колебание болотного воздуха из глубины. Потом второе. После десяти рейсов бочка наполнялась, и Лявон садился на землю, отдыхал, но недолго — чтобы не уснуть.

Утро. Мыть корову. Корову звали Каньякумари, она обладала спокойным, задумчивым нравом и царским чувством собственного достоинства. Со сдержанной грацией входила она в воду, по колено, по самые коричневые хохолки, и Лявон поливал её нервные вздрагивающие бока из берестяного ковшика. Лакшми дала Лявону кипарисовый гребень, которым он тщательно расчёсывал лоснящуюся шерсть, а Каньякумари наклоняла от удовольствия голову. Она постоянно жевала листья и корневища камыша и нисколько не стеснялась время от времени отвести в сторону хвост и плюхнуть переваренный камыш прямо в воду. Грязную массу быстро уносило течение, но брызги попадали ей на ноги, и Лявон не без гадливости мыл их заново.

Завтракать. Они усаживались в тени хижины, за потёртым пластиковым столиком. На завтрак бывал омлет, сладкая запеканка или творог с непременными шоколадными конфетками. Аюрведа предписывала кушать конфетки перед едой, дабы освежить, увлажнить утробу и стимулировать образование крови. Лакшми ела изящно и медленно, ловко отправляя в рот маленькие кусочки, но смотрела сосредоточенно в тарелку. Лявон пользовался этим, незаметно пряча конфетки в карман, а еду под стол, в специальную мисочку, чтобы потом скормить Каньякумари. Время от времени случались апельсины, и Лявон с большим удовольствием высасывал сок из оранжевой мякоти. Лакшми обратила на это внимание, и апельсины стали подаваться к столу каждый день.