Леонид Гартунг - На исходе зимы

Старичок с мокрыми глазами подумал, что наступил момент, когда пора выпить. Опрокинул в рот стопку водки, крякнул и захрустел огурцом.

Учительница внимательно посмотрела на него, как некогда смотрела в классе на шалунишек.

— Да, нашего собственного. Мы вправе гордиться этим. Наше село подарило советской литературе такого писателя, как Вадим Тополев. А для нас он все тот же милый Илюша Потупушкин.

— Вере Никандровне больше не наливать, — сказал вдруг громко Иван Леонтич.

Старушка смутилась.

— Нет, я совершенно искренно…

— Продолжайте, продолжайте, — сказала Анна Леонтьевна, метнув в сторону брата гневный взгляд.

Учительница, ободренная Анной Леонтьевной, продолжала:

— Мы вправе гордиться и тем, что в его произведениях нашли отражение наши люди. Разве не близок нам образ сельской труженицы Глаши Коростелевой? С каким живым участием мы следим за ее судьбой на страницах романа «Хоровод». А ведь жизнь Глаши сложилась в некотором смысле трагично. Легкомысленный красавец Николай покидает ее с тремя детьми. Другая от такого удара, вероятно, пала бы духом, но не таков характер Глаши…

Иван Леонтич взглянул на учительницу и сказал:

— Вот что значит пить, не закусывать.

Анна Леонтьевна так и обомлела. Учительница смущенно улыбнулась и села, смутно понимая, что допустила какую-то оплошность. Всем было неудобно за Ивана Леонтича. Варя закусила нижнюю губу и опустила голову. Георгий еле сдерживал себя, чтобы не сказать грубость. Желая разрядить обстановку, Анна Леонтьевна предложила:

— Может быть, молодежь станцует?

Отодвинули стол. Юлька и Варя по очереди стали танцевать с Георгием. Один он был молодой на всех. Анна Леонтьевна наблюдала за Варей. Нисколько она не заморенная. И почему так могло показаться? Вот что делает с женщиной новое платье. Не узнать девчушку. Развеселилась, разрумянилась. Прямо красавица, да и только.

Когда музыка умолкла, Тополев шепнул Юльке:

— Давайте уйдем?

— Блестящая мысль, — улыбнулась она с готовностью.

После их ухода стало вдруг весело. Затянули песню. Анна Леонтьевна спохватилась, что куда-то исчезли и молодые. Накинула пуховый платок, вышла во двор. Они стояли посредине двора.

— Ты звезды видишь? — спросил Георгий, укрывая Варю полой пиджака.

— А почему мне не видеть? Ты не пей больше.

Георгий вдруг подхватил ее, поднял на руки.

— Ты моя?

— Чья же еще?

Анна Леонтьевна готовила Варю в дорогу и думала: «Добрая девка Гошке досталась. Кажется, повезло ему. Только бы не избаловалась одна там, в городе…»

Варила яйца, жарила котлеты, сметаны наложила литровую банку, орехов насыпала в мешочек, пусть там подружек угостит. На базаре-то двадцать копеек стакан.

Белья накупила нового, платье, свитер, две юбчонки, халатик бумазейный. Как раз к сроку шапочка меховая подоспела. Радовалась Анна Леонтьевна, что одела невестушку, как картинку.

В ночь перед отъездом молодые не спали, шептались. Анна Леонтьевна подошла к двери спальни.

— Хватит вам… Спите. Завтра рано вставать.

Они притихли. И стало жалко их Анне Леонтьевне, и уже раскаивалась, что помешала. Когда ж как не в последнюю ночку помиловаться. Скоро ль встретятся?

Утром Васицкий и Тополев зашли к Ивану Леонтичу подписать командировочные удостоверения. Едва они ушли, появилась Юлька.

— Вот, возьми характеристики, — пододвинул ей заготовленные конверты Иван Леонтич.

Юлька взяла конверты и сказала:

— У меня еще личное дело к вам… Иван Леонтич, я не хочу, чтобы для вас оказалось неожиданностью… Егор Егорович предлагает мне заведовать библиотекой…

Васицкий говорил иначе, но Юлька нарочно сгустила краски, чтобы старик энергичнее воспротивился ее назначению. Вчерашний разговор с Тополевым пробуждал в ней совсем другие надежды.

— Какой библиотекой? — спросил Иван Леонтич, выпрямляясь на стуле.

— Ну, вместо вас. Вы же скоро на пенсию уйдете? Так вот, он хочет, чтобы я вместо вас. Но я не могу. У меня мать больная. На кого я ее брошу? И вообще… Вы не давайте согласия. Ладно?

Иван Леонтич сидел, некоторое время ничего не отвечая.

— Что с вами, — спросила Юля, всматриваясь в его побледневшее лицо.

Он махнул рукой. Жест этот должен был означать: «Иди!» Юлька тихо вышла. В читальном зале ждала ее Варя.

— Возьми, — протянула ей Юля характеристику. — Давай прочтем. Конверты не заклеены.

— Я читать не буду, — сказала Варя.

— А я прочту. Что в этом такого? Вот, слушай:

«Еще ветер в голове. К людям незлоблива. Одна беда — читает мало. Все больше танцы и самодеятельность. Все недосуг за книги засесть, а для библиотекаря это грех смертный. Рисовать и красить любит — сядет, не оторвешь. А вообще при должном руководстве отлично работать может…» — Юлька усмехнулась: — Ну, намудрил. Кто же так характеристики пишет? В училище смеяться будут. Ну и черт с ними.

В дверях появился Васицкий.

— Девушки, мы сейчас едем. За вами машина придет к часам двум. Юлия Александровна, вы не забыли, что нам нужно будет продолжить разговор? Не прощаюсь, увидимся в отделе. Я на вас надеюсь.

И только он закрыл дверь, девушки услышали, как в книгохранилище что-то грузно упало и загремел опрокинутый стул.

Первая кинулась туда Варя. Иван Леонтич лежал на полу. Старика перенесли в другую комнату, уложили на диван.

Сбегали за Машей. Появилась Анастасия Андреевна. Иван Леонтич поманил ее пальцем. Она наклонилась к нему.

— Мне худо, — прошептал он. — Совсем худо.

Сердце болело, как свежая рана. Словно кто-то ударил ножом, и нож этот остался в груди, и мешает дышать. Настенька протянула стакан с лекарством. Какое лицо у нее — заботливое, встревоженное, а у него никакого чувства к ней: просто рядом старая чужая женщина. Есть она рядом или нет — совершенно все равно.

Ему удалось найти такое положение, при котором боль была терпимой, и он замер, стараясь почти не дышать. «Неужели это конец?» — думал он. Только-только собирался пожить для себя. Ведь, несмотря на возраст, он внутри своего изношенного панциря ощущал молодые, нерастраченные силы. Зачем же такая несправедливость? Кому помешало бы, если б он жил еще лет пять или хотя бы год. Год — это тоже очень много. Если разобраться, это огромный срок, можно многое продумать и понять. Если врачи не позволят ничего делать, а только смотреть и думать, все равно это величайшее счастье — смотреть и думать. Еще весну хочется увидеть. Зима на исходе, уже первые сосульки, и солнце светит совсем по-весеннему. Дождаться бы мая, увидеть, как из почек выкарабкиваются листья, как просыпается земля, узнать, кто родится у Вари, как дальше сложится у нее с Георгием, как пойдут дела в новой библиотеке, еще раз пройти дорогой через поле к логу, мимо осиновых колков — как хороши они в начале июня, когда листья чистые и все вокруг пахнет ими. Услышать птиц — о чем они кричат? Все о том же — о радости жизни… Он открыл глаза и увидел край стола и стопку новых книг и журналов, еще не обработанных. Он собирался заняться ими сегодня после отъезда девочек. Когда он теперь их прочтет? Может быть, и не прочтет, а так хотелось бы… Плохо дело, и дальше нечего ждать хорошего. Когда это было далеко, о нем как-то не думалось, а теперь оно стало совсем близким, и не думать о нем уже нельзя…