Леонид Гартунг - На исходе зимы

«Его нечего спрашивать. Он знает все на свете». — И большие глаза мужчины с бородкой стали бы от изумления еще больше.

И вдруг я испугался, что товарищ Маша не дождется меня, уйдет куда-нибудь, а меня поручит другой студентке. Я поспешил вернуться. Мужчины с бородкой уже не было, а букет сирени лежал перед товарищем Машей на столе. Она снова стала спрашивать меня и записывать. Все, что она спрашивала, было нетрудно и даже интересно, и, может быть, я отвечал бы неплохо, если бы товарищ Маша не была такой красивой и если б от нее так не пахло духами. Ее красота и запах духов смущали меня и отвлекали. Я чувствовал, как краснею, лоб мой покрывался испариной, а она, видя мое смущение, старалась быть приветливой, но от этого мне становилось еще хуже.

Вскоре испытания закончились, и нас отпустили. Домой мы шли уже не парами, а как придется. И всю дорогу я думал об одном и том же: как плохо отвечал я товарищу Маше. Мне было очень обидно.

Потом мы не раз ходили в университет, я попадал не к Маше, а к другим студентам, но часто видел ее, и она, заметив меня, приветливо здоровалась.

К концу учебного года мы знали, что такое психоанализ, и приходили в университет как свои люди. Студенты частенько, не обращая на нас внимания, обсуждали результаты испытаний. Они считали нас маленькими и думали, что мы ничего не понимаем, но мы понимали и что надо и что не надо. Мы знали теперь, что человек с бородкой — это профессор педологии Ивин, что листки с вопросами называются тестами, что у всех нас сейчас происходит половое созревание, и отсюда наша нервность и неуравновешенность, что вопросы нам задают, чтобы определить наши способности. Теперь почти каждый из нас точно знал степень своего умственного развития. Витька Бутузов, например, показал развитие восемнадцатилетнего, хотя ему было только тринадцать. Я хотел догнать его, но мне не повезло. Меня спросили, что такое революция — я рассказал, а потом спросили, что такое эволюция, и я спутал ее с валютой и понес что-то несусветное. Короче говоря, по умственному развитию я достиг лишь шестнадцатилетней отметки.

А вот Женькино развитие как раз соответствовало его возрасту. Конечно, это было стыдно, и он скрывал, что отстал от нас, но мы подсмотрели в записи студентов и узнали правду. Самой неразвитой в классе оказалась Вера Веденяпина, но это объяснилось тем, что у нее были полипы.

Кроме того, мы узнали, что для умственного развития очень большую роль играет наследственность. Теперь ясно стало, почему Ваня Спицын не успевает по математике: у него отец алкоголик, и сколько Ване не лезть из кожи — не быть ему математиком. А почему Костя Брылин часто плачет? Потому что у него повышенная возбудимость — мать больна туберкулезом, тяжелым наследием прошлого.

Некоторые ребята были обижены, другие гордились своими успехами, но кончился учебный год, мы разошлись на каникулы и вскоре забыли и о психоанализе и об Ивине. Вспоминалась только товарищ Маша.

Наступила осень, мы снова пришли в класс. И снова собралась наша бригада. Витька Бутузов рассказывал о рыбалке, Женька по-прежнему подсказывал Вере. Новым у него было то, что он стал умываться и причесываться, и мы узнали, что он с Верой ходит в кино. Сама Вера тоже изменилась: она перестала списывать с чужих тетрадей. Сопела, на глазах у нее появлялись слезы, но решала задачки сама. Мы с Деревягиным увлеклись просмотром диапозитивов на стекле. Почти каждый вечер оставались после уроков, опускали шторы в историческом кабинете, и на стене возникали развалины Рима, коралловые острова, белые медведи. Диапозитивов в школе была целая гора, и смотреть бы их нам не пересмотреть, как вдруг опять появился Ивин.

Он пришел в класс во время урока и на этот раз не поднимал руки и не смотрел на нас гипнотическим взглядом. Он только подошел к учительнице литературы и что-то шепнул ей на ухо, после чего она поднялась и сказала громко:

— Пичугин и Гартунг, на психоанализ.

Мы с Женькой собрали свои тетрадки, книги и пошли из класса. Женька успел обернуться и показать ребятам пребольшой нос — дескать, вам корпеть над Неверовым, а мы вольные птицы. Что касается меня, то мне это не понравилось. Одно дело, когда нас водили на психоанализ всем классом, а тут выдернули, как две морковки из грядки.

В коридоре профессор Ивин дал нам по двадцать копеек на трамвай и велел ехать в университет, в первый корпус и найти комнату номер семь.

— Не заблудитесь?

— Еще чего не хватало, — презрительно сплюнул Женька.

Как только мы вышли на улицу, Женька купил в ларьке две папиросы. Одну закурил, другую положил в кепку.

— А как поедешь? — спросил я.

Женька весело присвистнул. Таких проблем для него не существовало. Я сел в трамвай, а он прицепился сзади.

Весной мы приходили в университет целым классом, шумели, смеялись, и я тогда не замечал красоты университетских зданий. Мы нашли знакомый корпус и с трудом открыли тяжелую дубовую дверь с зеркальными стеклами. В лицо пахнуло каменным холодом вестибюля. Под высоким потолком я показался себе кем-то вроде муравья, и каждый наш шаг по кафельному полу гулко отдавался в тишине, словно я шел по струнам.

В комнате № 7 никого не было. Мы с Женькой оказались в окружении книг. Они смотрели из-за стекол шкафов золотым тиснением корешков. Комната была длинная, и в широком венецианском окне склонялась ветка клена.

В коридоре простучали каблучки, дверь отворилась, и музыкальный, единственный во всем мире голос спросил:

— Пришли? Ну, проходите. Что же вы?

Товарищ Маша была все такой же и вместе с тем другой — изящнее и чем-то неуловимо взрослее. Я думал раньше, что красивее, чем она, уже нельзя быть, а она за это время еще больше похорошела.

Она усадила нас с Женькой в разных концах стола и уселась против меня. И опять от нее пахло цветами жасмина, и большие серые глаза смеялись. Она спрашивала об отце, о матери и записывала мои ответы. Я отвечал как во сне. Потом она дала мне тесты и сказала, чтобы я писал, а сама подсела к Пичугину. Он стал говорить о родителях, я невольно прислушался и забыл о тестах. Рассказывал он нечто совершенно удивительное: как будто отец его, герой гражданской войны, погиб где-то в заволжских степях, а этим летом к Женьке приезжал Чапаев, друг отца. Они вместе с ним сражались против белых, и он обещал взять Женьку к себе, когда тот окончит школу.

— Ты ошибаешься, — сказала очень серьезно товарищ Маша, — Чапаев не мог к тебе приезжать. Он погиб…

— Нет, — возразил Женька твердо. — Вы не знаете. Чапаев и сейчас в армии служит, только под другой фамилией. Он теперь засекреченный, чтоб буржуи не знали, что у нас есть Чапаев…

Товарищ Маша слушала и писала. Потом дала ему тесты, а сама пересела ко мне. Я изо всех сил старался показаться умнее, но как назло ничего не получалось. Мне очень хотелось догнать Витьку Бутузова. Искоса я взглянул на Женьку — он, склонив голову и высунув кончик языка, старательно рисовал на своем листке чертика с большими рогами.